- Да, молоко. Только возьми то, которое полтора процента, а не соевое, хорошо? У Эрни, похоже, из-за сои та сыпь… – Женщина печально качнула головой и протянула Роне помятую купюру в пятьдесят крон. - Так куда…
- Просто прогуляюсь, - бросила Рона, выходя из квартиры, - вы меня не ждите с ужином, если папа раньше придет. - Не говорить же, что у нее сил уже нет никаких быть послушной и хорошей девочкой, которая всегда ко всем бросается на помощь по первой просьбе.
Предпоследний день года, жидкая слякоть под ногами. Если бы только новый год действительно принес что-то новое, лучшее, принес изменения и надежду… Почему-то от этих мыслей отчаянно хотелось плакать. Вот и чего она разнылась? Все ведь хорошо на самом деле, на носу несколько выходных дней (не стоит, правда, вспоминать, что выходные означают то, что дома будут разом вообще все, и никуда толком будет не спрятаться, потому что у нее самой тоже дел нет никаких), в новом семестре можно будет все исправить, сестра съедет – авось, оставят её одну в комнате… В конце концов, ей самой в наступающем году исполнится пятнадцать, авось тоже съедет… А если к Каю? Только утешения все равно действовали как-то слабо, а настроение никак не поднималось.
Тёмные улицы сияли огнями автомобильных фар, уличных фонарей и магазинных вывесок. При желании дойти от дома девочки на самой окраине одиннадцатого квартала до Парка Славы вполне реально было и пешком, но холод декабря, пусть и не особенно ощутимый в этом году, заставил Рону догнать уже отходивший с остановки троллейбус. И зачем только она туда едет?..
Еще не подключенный к уличному освещению, тёмный и безлюдный Парк выглядел мрачно и почти даже пугающе. Рона поёжилась – скорее от этой гнетущей атмосферы, чем от ветра, и направилась в сторону ставшего уже почти родным павильона «Зеленого Листа». Странно, но в нем, кажется, горел свет – не в самом павильоне, в подсобке, где окошко совсем маленькое. Не могла же Эми забыть отключить электричество? Ощущая лёгкую тревогу где-то под ребрами, девочка, затаив дыхание, тихо ступила внутрь павильона, надеясь, что тонкий слой строительного мусора, равномерно покрывающий весь пол, не выдаст ее ненужными звуками. Нет, Эми, конечно, могла задержаться, для нее ведь «Зеленый Лист» - любимое детище, наравне с настоящими детьми… Мысли Роны были, однако, неожиданно прерваны чем-то, что заставило ее замереть и даже, кажется, задержать на мгновение дыхание – прерваны странным звуком, едва слышно донесшимся из-за закрытой двери подсобки. Девочка невольно замерла, сомневаясь, не ослышалась ли, ведь звук, который заставил ее остановиться, походил в равной мере на смех и на всхлип. Нет, смехом, конечно, этот звук назвать было сложно, скорее какой-то почти безмолвный шелест, но никаких сомнений насчет того, что этот звук означал, оставаться решительно не могло. Там, за закрытой дверью подсобки, прямо сейчас кто-то не то смеялся, не то плакал.
Рона замерла, напуганная собственной внезапной досадой на то, что кто-то опередил её, заняв укромное место, и, опешив от такого хода собственных мыслей, похолодела изнутри, как вдруг оцепенение ее было нарушено зазвучавшими внезапно голосами: «… Дело ведь не в том, как я к ним отношусь, да? Они не перестанут от этого быть ни Высокими, ни людьми, даже если для меня невозможно ставить знак «равно» между двумя этими понятиями…»
Мигом забыв обо всех своих мелких невзгодах, Рона замерла возле двери, боясь дышать, и провела так еще очень много времени. По-хорошему, конечно, ей бы немедля войти, а то и позвать сюда кого посерьезнее – патрульных-то по выходным на улицах всегда в достатке, но что-то сдерживало девочку, как бы страшно ей ни было стоять здесь и подслушивать невольно этот разговор. Невольно ли? Видеть говорящих, чтобы узнать их, Роне не было никакой необходимости – голоса и без того были слишком знакомы ей, но слова, которые они говорили… От них какой-то отвратительный, парализующий страх проникал в тело девчонки всё глубже, лишая последней возможности убежать, пока не стало уже и так слишком поздно.
«…я тоже не хотела в тебя влюбляться!..»
Провалиться Империи, зачем? Зачем она здесь сейчас, зачем слышит всё это? Ия, Лада… Как, на одном дыхании, обо всём этом? О перевороте, о любви, о свободе…
«Мне семнадцать лет, и я хочу жить…»
Слова всё лились и лились, произнесенные слишком громко, что бы сложно было попытаться убедить себя, что что-то было понято ею неправильно, а Рона стояла, не в силах двинуться с места, и горячие слёзы почему-то безудержно катились по её щекам. И на фоне услышанных слов собственные слёзы уже не пугали.
Святая Империя, что эти девчонки затеяли, во что впутались, как посмели?..
Высокие, Средние, люди… Их разговоры заставляли волосы Роны снова и снова шевелиться на её голове, но хуже всего было не это. Хуже всего было какое-то очень просто и быстро пришедшее осознание того, что у нее самой, Роны Валтари, всё услышанное не вызвало праведного негодования, да и страх, узлом стянувший её внутренности, имел отношение не к тому, к чему ему следовало бы относиться, не ко внезапной встрече с неблагонадежными, но к судьбам двух этих девушек, вставших на страшный путь сопротивления и задумавших, очевидно, что-то куда большее, чем «пустые» разговоры в павильоне «Зеленого Листа».
А вот по-настоящему страшно было от другого – от вопроса, что же станется дальше с ними всеми – Ладой и Ией, Каем, Эми, - когда всё это, происходящее здесь и, кажется, только начинающееся, всплывет наружу – оно ведь непременно рано или поздно всплывет…
========== Глава 51 Привязанности сердца ==========
Все выходные дни, с которых начался новый год, Карл пребывал в каком-то удивительно благостном настроении – не то отдых так на него подействовал, не то все самые острые вопросы между ним с Ладой как-то сами собою оказались исчерпаны и закрыты. Но даже когда Лада вернулась слишком поздно со своего последнего «собрания» «Зеленого Листа» - а случилось это из-за того, что, выходя на своей остановке из вагона, девушка умудрилась как-то страшно неудачно поскользнуться и пребольно потянуть лодыжку, еле доковыляв до дома к комендантскому часу, молодой человек только покачал головой, скорее соболезнуя, чем укоризненно, и отправился на кухню заваривать чай. Чай, кстати, Карл добыл у кого-то из своих сотрудников, ездивших неделю назад по делам в шестнадцатый квартал, какой-то чудной и мудрёный, очень бледный, однако нежно и сладко пахнущий цветами, отчего Лада, едва удержав себя в руках, впала в тихий восторг. В родном одиннадцатом она такого отродясь не видела и не пила.
Первые дни января Лада провела в отупляюще благодушном безделье. Ходить она почти не могла – только хромать по квартире, от комнаты до кухни да санузла, и больная нога стала неожиданно уважительной причиной отдохнуть от бешеной кутерьмы последних дней декабря, которые, как сама она осознала с запоздалым удивлением, немало её вымотали – скорее морально, чем физически. Нина с Веей единодушно согласились позволить девушке задержаться дома еще на пару дней, продлевая её выходные аж до пяти суток. Почти как зимние каникулы в былые школьные годы – те так вообще неделю длятся. Удивительно, но, несмотря ни на что, Ладе было хорошо. Неинтересные старые сериалы по телевизору, постельный режим и окончание холодной войны с мужем, дурацкие разговоры ни о чем – всё стало, наконец, как-то само собой просто, и не хотелось думать ни о каких «но», о которых можно было бы друг другу напомнить. Хотя есть ли смысл бередить всё то дурное, что только-только утихло и успокоилось? А, кроме того, разумеется, воспоминания о светлых вечерах с Ией грели её изнутри теплым огоньком любви и благодарности. Воспоминания о странных разговорах, которые они вели тогда, о тайнике под потолком – всё это отзывалось в сердце девушки тихой радостью, и никакие мысли о том, что самое страшное теперь только начинается, не могли её пересилить. Потому что забыть всё это будет невозможно – никогда. И одно только это может сделать её счастливой так надолго…
