- И туда никто не приедет? – Кажется, в голосе Пана звучало не только недоверие, но почти даже потрясение. – Вообще?

- Нет. Знаешь, в моей жизни есть только две вещи, которые уважает моя семья: кольцо мастера и потребность в личном пространстве, без которого я не могу нормально работать. А саму работу признают только в связи с возрастом. - И почему он вдруг рассказывает мальчишке обо всем этом, о чем и думать лишний раз не любит наедине с самим собой? – Хотя младшим я не перестану быть, даже стань я Советником. Я там бываю редко, потому что обычно не до того, и необходимости нет, а отца лишний раз не хочется провоцировать… Не думаю, что он мне верит, Пан. – Наверное, мальчишке стоит это знать… - Считает, что общение со Средними, тем более в таком масштабе, как у меня, никому не пойдет на пользу. Ха, а он ведь оказался близок к истине, - внезапно хмыкнул Алексис, закуривая.

- Ты издеваешься? – Убийственное спокойствие в голосе Пана одновременно озадачило и не на шутку развеселило молодого человека.

- Нет, Пан, – мягко качнул головой Мастер, уже заранее ожидая от своего спутника очередной вспышки на тему «проклятые мажоры, ненавижу», - помнишь, в парке я как-то говорил тебе про стремление к власти, а ты на меня взъелся, потому что я сказал не про тебя? – Судя по тому, как отчаянно запылали щеки мальчишки, он отлично это помнил, - Так вот это оно и есть, - как ни в чем не бывало закончил Алексис, - то, что я имел в виду.

- Хочешь быть как он, как твой отец?

- Нет. – Кажется, голос его прозвучал куда резче, чем ему того хотелось. - Нет, - повторил он, смягчившись. – Но власть – удобный инструмент для достижения собственных целей. Моей целью всегда была свобода. Хотя теперь оказывается, что я и близко о ней ничего не знал…

Пан не ответил, только сполз на сиденье так низко, как только мог в силу своего роста, невидящими глазами провожая мелькавшие улицы, и поежился. Алексис молчал, устремив взгляд на дорогу впереди себя, разговор как-то сам собой угас. Дороги здесь были удивительно пустыми, словно все жители Высокого Сектора заперлись в своих квартирах и офисах, отчаянно хватаясь за последние дни года в надежде завершить накопившиеся дела.

- Лекс! - Не выдержал в конце концов мальчишка, и тон его вышел отчего-то совершенно возмущенным – как и взгляд, плохо различимый в сумрачном отражении автомобильного зеркала. - Лекс, это вообще нормально?

- Что?

- Всё! Всё, что мы творим!

- Нет, - кратко ответил Высокий с каким-то совершенно убийственным спокойствием, - нет, Пан, это бредово, дико, преступно и совершенно ненормально. Легче стало?

Мальчишка фыркнул и отвел взгляд, усиленно делая вид, что ему интересно, что происходит за окном, и Алексис не без удивления уловил почти физически нервное напряжение мальчишки.

- А если завтра – конец мира, парень? – Спросил он, скорее чтобы просто нарушить это странное молчание, и вопрос этот почти удивил его самого.

- И?

- Что ты будешь делать?

- Целовать тебя в самом людном месте, какое только найду. – Удивительно мрачно для таких слов. - И еще сожгу к диким все исследования Антона Штофа и его товарищей по разуму. – Алексис фыркнул в ответ на его слова и слабо улыбнулся. Вечно Пан отвечает, не думая… - А ты?

- Не знаю, наверное, объявлю во всеуслышание, что Система – обман, что её нет нигде, кроме наших голов. Что можно быть свободными – хотя бы на один этот последний день… - устало добавил он. - Что мы и так свободные, просто загоняем себя в рамки Системы и не видим ничего, кроме её стен. Но твой вариант мне тоже по душе.

- Жестоко ты, - качнул головой Пан. Кажется, в голосе его проскользнули нотки удивления и даже почти… уважения, настолько непривычного, что Алексис с трудом смог разобрать их, - хотя такие новости, верно, для многих сделают последний день желанным избавлением.

- Думаешь? Люди сильнее, чем кажутся, Пан. Все, что бы они о себе ни думали.

- Лишь немногие. Представь, что будет, если вот так просто взять, и объявить Низких полноправными членами общества? Что сделают Высокие? Тебе это лучше должно быть известно, чем мне самому… А Средние? Поняв, что вся их ушедшая жизнь гроша ломаного не стоила… - Пан взглянул в синие глаза Алексиса серьезно и даже почти испытующе. - Не знаю, как там ваши, а наши, Средние, слишком привыкли мыслить стереотипами, что с рождения и до смерти вкладываются в их головы извне. Вашими, наверное. - Скривился он невольно. Нет, несмотря ни на что, ни на какие изменения в его жизни, Пан, видимо, никогда не перестанет противопоставлять своих и чужих, «наших» и «ваших», Средних и Высоких, пусть и сможет сам по-настоящему выбраться из своего прошлого. – Они не поймут. Потому что им не полагается понимать. Ненавижу…

- То “ненавижу”, то “слов нет, как нравится”… Объясни, наконец, свое отношение нормально, а?

Пан, кажется, смутился на мгновенье и задумался, потом, наконец, заговорил, отворачиваясь куда-то в окно, горячо и быстро:

- Дело не в Высоком, дело в Среднем. Высокий невозможно не полюбить. Его невозможно принять, пожив в Среднем. Это лицемерие, сплошь одно лицемерие, сказать, что Высокий может не понравиться - да язык отсохнет скорее! Но жить в Высоком, закрыв глаза на убогий Средний, делая вид, что теперь-то все хорошо, - лицемерие еще хуже. И я так не могу. Не могу быть здесь, принимая Высокий как данность, и не могу - не заставлю себя - вернуться туда, жить там, словно я не знаю, какой бывает нормальная жизнь. Мне мерзко и тошно от себя, Алексис, - прошептал мальчишка неровно как-то совсем отчаянно, - потому что мне не повезло родиться таким безупречным как вы, и потому что я не могу довольствоваться собственной скромной долей. Плевать я хотел, почему у тех, выживших, были причины строить именно такую Империю, но я уже никогда не смогу закрыть глаза и сделать вид, что не вижу, не знаю, что меня все устраивает. Даже если на деле я ничего не смогу изменить. Я никогда не смогу стать прежним снова – ни в Высоком, ни в Среднем, и меня пугает то, как быстро я привыкаю ко всему этому…. – совсем уже тихо прошептал мальчишка, по-прежнему не глядя на Мастера, замолчал ненадолго, словно сомневаясь, стоит ли говорить то, что собирается сказать, и, словно махнув рукой, продолжил. - Я сперва думал, какие же счастливые люди живут здесь, всю жизнь, с самого детства среди того, что их окружает… С теми возможностями, которые имеют… А потом, знаешь, глядя на них, я пришел к выводу, что они на самом деле ни разу не такие счастливые, как я представляю - потому что они привыкли, и им не с чем сравнивать. Баловни судьбы… Да многим даже в голову не придет, какой убогой и жалкой бывает жизнь, для них это - нормально, так, как должно быть, а не нечто запредельно прекрасное. А вот меня, прожившего четырнадцать лет в Среднем Секторе, пребывание здесь делает действительно счастливым… Словно я каким-то тайным знанием владею. Поэтому я сперва был таким… сверху вниз на вас смотрел, - добавил он, потупившись, - потому что ни шиша вы не понимаете о том, где и как живете… И ценить это всё не умеете.

- Когда тебе четырнадцать, никто вокруг вообще ни шиша не понимает… - едва сдерживая тёплую улыбку, отозвался Алексис. И зачем он опять смеется вместо того, чтобы сказать, как глубоко, до самых костей, пробрала его эта внезапная тирада? Пан вспыхнул и задохнулся от возмущения. Потом произнёс тихо и удивительно спокойно:

- Ну и пусть я был дураком. Зато я всегда был честным дураком. А ты бывал там? В Среднем, кроме главного плаца в девятом?..

- В шестнадцатом и в четырнадцатом был.

- И как тебе? – Недобрые нотки прозвучали в голосе Пана.

- Нормально.

- И девятый? Что ты там делал? Заходил во дворы, в магазины? Видел людей?..

- Видел, - просто отозвался Алексис, - хочешь вернуться к тому разговору насчёт Низкого Сектора?

- Я тоже был. – Ответил мальчишка, пропуская его вопрос мимо ушей. - С девятого по третий - где-то проездом, а где-то на своих двоих. И по третьему… ходил. И, знаешь, ни один человек в здравом уме не захочет добровольно там не то что жить - появляться.