Впервые за всё время пребывания здесь молчание остальных мальчишек, бывшее всегда единственной правильной линией поведения, показалось ему не более чем ребяческим малодушием. Потому что именно теперь, когда это по-настоящему важно для него, любой лишний произнесенный вслух вопрос привлечет за собой на фоне этого молчания слишком уж явный – и слишком ненужный – интерес к его скромной и, по большому счету, ничего не стоящей персоне. Этого Пан допустить не мог.
Думать о том, как все пойдет дальше без Алексиса, не хотелось – да и не представлялось. Никогда в жизни Пан не чувствовал себя таким безумно одиноким – особенно если перекладывать это состояние на всю жизнь вперед. Слова эти сознание воспринять упорно отказывалось. Хотя как иначе, если его… больше не будет? Пути назад из Высокого Сектора у мальчишки нет – а, значит, нет и выбора, есть только дорога вперед, продолжать, идти дальше, даже если сейчас у него нет ни малейшего представления, как это возможно. Не физически – морально. Остаются только Колин, Ники да Артур, а кто еще? Не Виктор же Берген. Впервые за все прошедшие месяцы Пан почувствовал себя в одном ряду с прочими мальчишками из группы, и удивился, насколько, оказывается, на самом деле всё это время был другим – и насколько еще более одинокими и потерянными все это время они должны были себя чувствовать.
Но самым же противным было, оказывается, другое – то, сколько предметов и мест в Академии (да и вообще в Высоком Секторе, как минимум в центральной его части) напоминали Пану о каких-то моментах, словах и взглядах, словно населяя их призраками, всплывавшими как нельзя более некстати. Ни на минуту не давая покоя. Сколько еще это продлится? А, может быть, это очередная проверка, испытание? Персонально для него, как же. И всё же, что он будет делать, останься один сейчас? Несмотря на то, сколь сильно не хотелось об этом даже думать, мысль возвращались к этой теме снова и снова, не оставляя мальчишку в покое.
Нет, не может быть. Не с ним. Как угодно, но не по-настоящему и не с ним. Он точно вернется. Обязательно.
Кажется, даже после того, что произошло во время грозы, паранойя не накрывала парня так сильно, как теперь. Ждать было невыносимо. Ждать невесть чего, замыкаться на одном и том же раз за разом, зацикливаться всем своим существом так, что весь мир вокруг исчезал – исчезал не на пустых словах, но по-настоящему, отчего, выныривая, становилось почти страшно. И тогда хотя бы ненадолго этот страх помогал осознать себя живым – ровно до того момента, когда снова становилось плевать, плевать на всех и вся вокруг. А мысли – мысли, чувства, всё существо – вновь возвращались к своему. Беспомощность сводила мальчишку с ума. Сперва бурым комом неясной хандры наползало смутное неудовольствие – почти необъяснимое, апатичное недовольство каждой мелочью, на существование которой прежде ты никогда не обращал и не обратил бы внимания. А потом, через недолгую раздражительность, гневом клокочущую где-то между грудью и горлом, за сжатыми зубами, приходило отчаяние. Темное отчаяние, опускавшее руки, не оставляющее сил и трезвого рассудка делать то, что необходимо было делать. Что, проклятье, что могло случиться с ним, что никто опять ничего не объясняет?
«Ох, Алексис Брант, появись только, ну я тебе и устрою».
========== Глава 40 [Человеческое] ==========
Сказать, что Ия жалела обо всем, что произошло на День Славы Империи – да что уж там, куда раньше, всём, что происходило в её жизни уже несколько месяцев, - было бы, наверное, не вполне верно. Сожаления в ней не было – всё, что было сказано, должно было быть рано или поздно сказано, и лучше рано, чем поздно. Полгода, подумать только, полгода быть с человеком настолько близким, и при этом так толком его и не узнать – лишь придумать. Придумать себе после разговоров всё то, что казалось неоспоримой истиной, что казалось едва ли не сутью этого человека…
А на деле всё выходило по-другому.
На деле Ия не знала, что сказать – а, главное, как сказать это Ладе, - чтобы та услышала её, поняла её правильно, без домыслов, чисто… Чтобы задумалась над её словами, а не отвергла их столь безапелляционно и резко, как она сделала это теперь. Ия не жалела ни о сказанном, ни о своих слезах, внезапной истерикой забивших горло, ни даже о приступе отчаянной злости, звавшей её действительно бросить всё как есть и уйти, но что-то не давало ей сделать этого. И теперь, возвращаясь в рутину школьных будней, возвращаясь к отчетам и домашним заданиям, думать о Ладе было всё сложнее – а выбросить из головы и вовсе невозможно. Что делать дальше, Ия не знала. Как отделить то, что она сама придумала себе в образе любимой девушки, от того, что было в ней на самом деле, как объяснить, что вкладывала в свои слова совсем иной смысл… И, если они так и не услышат друг друга, как быть тогда?
Словно после тех слез внутри стало глухо и пусто – потому что без нее не было бы ничего, а с ней – было бы ли что-то с ней? Возможно ли? Теперь, когда восторг общих интересов и идей так резко развернул их лицом к столь очевидному несовпадению средств достижения, казалось бы, одной и той же цели. Водоворот школьных дней после двух выходных захлестнул девушку с головой, только ощущение, что живет она все равно как в тумане, не покидало ее ни на минуту – и занятия шли сухо и кратко, словно заученные наизусть, потому что думать о них не хотелось – думать не хотелось ни о чем. Даже о Ладе.
Первый, второй, большая перемена… Уроки шли один за другим, сменяя друг друга, одинаковые и серые, третий день кряду, пока однажды, каким-то отрезвляющим звонком омут ее мрачных мыслей не нарушили звонкие голоса Майи и Эммы, девочек из 2\3 класса, выскочивших на перерыве после урока следом за Ией в коридор из-за угла.
- Учитель! Учитель Мессель!
- Да? – Остановилась она, окидывая их вопросительным взглядом.
- Учитель, там мальчишки дерутся, - выпалила светловолосая Элла, ловя взгляд Ии. Глаза ее, отражавшие не столько испуг, сколько шок и удивление, были распахнуты в пол-лица.
- Дерутся? – Недоуменно переспросила Ия, поудобнее перехватывая сумку, и направляясь к школьницам.
- Кто, что случилось, вы что-то знаете?
- Зоэ! И Люка. Я не знаю, они далеко от нас были, но Зоэ ему врезал…
Зоэ Маршалл? Тихоня с последней парты, забытый в школе во время грозы? Что еще за новости?..
Мальчишки сидели в дальнем конце классной комнаты, окруженные одноклассниками, явно готовыми, если придется, снова разнимать нарушителей порядка. Люка, высокий беловолосый парнишка, поджав губы, прижимал к скуле заботливо принесенный кем-то из аптечки охлаждающий пакет. Лицо его даже теперь выражало самоуверенность, граничащую с надменностью, словно все вокруг выглядели для него маленькими, бестолковыми детишками. Зое сидел молча, опустив глаза в парту, однако подбородок его был вздернут чересчур высоко для человека, который считал бы себя проигравшим в происшедшей потасовке.
- Что здесь произошло? – Еще с порога произнесла Ия, пробираясь ближе к ребятам между нескольких сдвинутых в сторону парт, но услышала в ответ лишь тяжёлое напряженное молчание. - А ну объясните мне, что здесь произошло? Зоэ… Это правда? Вот это сюрприз, от тебя-то я точно не ожидала… Ты ударил его?
- Да, учитель, - голос мальчишки натянутой струной трепетал от волнения.
- И?.. В чем причина?
- Он меня оскорбил.
- Не оскорбил, а открыл глаза на правду, - холодно отозвался Люка, не отрывая пакетика от скулы.
- Люка Ренер, тебе я слово еще не давала. - Холодно сверкнула глазами в его сторону Ия и перевела взгляд на Зоэ, похожего в этот момент на свернувшегося в клубок ёжика.
- Так в чем дело?
- Он меня оскорбил, - упорно повторил мальчик, по-прежнему не поднимая темно-серых глаз.
- Я поняла тебя, - с нажимом отозвалась девушка, - что он сказал?
- Это неважно.
- Важно, Зоэ! Ты понимаешь, что в твое личное дело сегодня запишут акт агрессии? Насовсем, навсегда. Так что лучше бы тебе объяснить, в чем вообще дело. И еще лучше – сейчас, пока все остальные не начали давать своих показаний как свидетели нарушения. Даже если это была провокация – сравни провокацию и физическое нападение. Шанс получить запись за провокацию всегда в разы меньше. Ты же должен понимать, что оскорбление, не несущее под собой никаких оснований, хоть сколько-то сможет тебя оправдать, но если ты ничего не скажешь… Тогда может быть, Люка нам что-то объяснит?
