Неширокий остекленный коридор, соединявший павильоны, был идеальным местом для наблюдения за происходящими событиями изнутри: во-первых, стекла его стен казались снаружи зеркалами, не дававшими Средним увидеть происходящего в нем, во-вторых, это был попросту самый краткий и удобный путь из одной зоны Посвящения в другую, что тоже было немаловажно. По коридору то и дело сновали люди в форменной одежде: и Средние, обслуживающие мероприятие и следящие за порядком, и Высокие, присланные в этот знаменательный день на территорию Среднего Сектора по более важным делам.

- …говорю тебе, мы не успеем вернуться из второй зоны в первую, чтобы увидеть всех шестерых, - настойчиво убеждал черноволосого Высокого молодой мужчина с непослушно топорщившимися каштановыми кудрями, - либо мы расходимся, и каждый смотрит за своими, что я по итогам прошлых лет считаю на корню неверным, либо я вывожу трансляцию фиксирующей камеры, - он едва уловимо кивнул в сторону стоявшего у его ног дипломата, подразумевая находящееся в нем устройство, подходящее для озвученных действий, - что, на мой взгляд, является меньшим из зол, - подытожил он.

Пять павильонов, что соединял коридор, иначе называемых пятью зонами, делили проходивших обряд Посвящения подростков на группы в алфавитном порядке их фамилий для повышения пропускной способности и ускорения процедуры. Таким образом, из шести мальчишек, что были выбраны парой мастеров в этом году, Пан Вайнке и братья Стеф и Дени Драй относились к первой зоне, Кир Ивлич (которого напарник где-то откопал едва ли не в последний момент второго построения) и Колин Кое – ко второй, а Артур Рот – к пятой, предпоследней, таким образом, что метаться меж ними всеми представлялось молодым людям, ожидавшим начала мероприятия, крайне непрактично. Мастер Брант и Мастер Оурман стояли возле перил, шедших вдоль стеклянной стены коридора, напротив первой зоны, ожидая начала мероприятия, которое их двоих касалось немногим меньше, чем самих проходящих Обряд. Оба они, однако, выглядели сдержанными и преисполненными холодным спокойствием, строго привитым с самых юных лет и отточенным до блеска. Предыдущие два года, что молодые люди работали вместе, каждый предпочитал сам смотреть за успехом своих будущих подчиненных, но в этот раз слишком большое число возникших внезапно противоречий привело их к решению вместе наблюдать весь ход событий, разрешая свои споры по ходу дела, а не откладывая в долгий ящик.

Гулкий удар пушечного выстрела обозначил начало Обряда Посвящения и призвал к тишине выстроившихся в еще не ровные шеренги четырнадцати-и пятнадцатилетних мальчишек, ожидающих своего часа. «С того дня, как Всеединый Управитель поделил Великую Империю нашу…» - начал свою неизменную вступительную речь голос из динамика. В зеркальном коридоре, облокотившись на металлический поручень, Алексис закурил и, сам не отдавая себе отчета, устремил невидящий взгляд на ряд «В». В этом году лишь двое – в противовес предыдущим троим-четверым - из шестерых Средних были выбраны в Академию им, и всё же какое-то непонятное чувство внутри, словно странная рассеянность, не давало ему покоя уже не первый день, как бы ни стремился холодный рассудок убедить молодого человека в том, что всё полностью под его контролем.

- Вайнке, - кивнул Даниел на направившегося к психо-колбе высокого паренька, подойдя совсем близко к Алексису и опираясь подле него на перила; тот выпрямился, кинув окурок в стоящую поодаль урну (и, кажется, не попав, хотя это не имело уже равным счетом никакого значения), и взглянул на экран телефона засечь семь минут. Святая Империя, целая жизнь за бесконечные семь минут.

- Паршиво справился, - констатировал Даниел и без того очевидный факт, пристально глядя, спустя установленное время, на нетвердо вышедшего из капсулы мальчишку, чье бледное лицо отдавало зеленовато-землистым цветом, и сухо добавил, - он слабый. Возможно, слишком эмоциональный.

- Он только что порешил всю свою семью ради буквы Устава и Империи, - холодно заметил Алексис, не отрывая от мальчишки своего взгляда.

- Я в курсе. Я тоже это делал, чтобы получить права гражданина.

- Даниел, сколько можно? – Пан скрылся в «зеленом» коридоре, дававшем право продолжать жить дальше, и Алексис перевел, наконец, глаза на собеседника; голос его звучал натянуто. - Ты мне третий год кряду в этот день напоминаешь, что я не проходил обряда. Это такой толстый намек, что я должен быть там, а не здесь?

- Нет, просто мне нравится выводить тебя из себя, - непринужденно пожал плечами Даниел, - а виртуальная реальность, кстати, штука действительно любопытная – стоит подумать, какой еще толк можно из нее извлечь. У тебя же вроде были связи в охранке, может, подскажут что-нибудь по реализации?

- Прости, мне убить доводилось только в «реальной» реальности, - отрезал Алексис, глядя на товарища прямо и холодно, словно пронзая его насквозь этим взглядом. Потом едва уловимо смягчился, отвечая на поставленный вопрос, - были, только связываться с охранкой по неутвержденному проекту без ведома администрации у меня особого желания нет. Надеюсь, у тебя тоже.

Даниел промолчал, кажется, чуть сконфуженно.

- Послушай, просто мне не нравится Вайнке, - наконец произнес он примирительно и чуть устало, - Йен в позапрошлом году мне тоже первое время не нравился, если ты помнишь.

- А мне не нравится Ивлич, - эхом откликнулся Алексис, снимая порядком уже запаривший светло-серый двубортный форменный пиджак, перекидывая его через ограждение и закатывая рукава белой рубашки, - он слишком… живой. Благонадежные такими не бывают. Я, знаешь, вообще Средних не люблю, но я же не говорю, что их не должно быть. Хотя ответственность за Ивлича, если что, все равно ляжет на тебя. И кстати, осталось четыре минуты до него и девять – до Дэни Драя.

Пока Даниел разбирался с настройками компьютера, Алексис снова уставился на людской муравейник, что открывался его взору сквозь слегка затемненное стекло, но глаза его словно не видели ничего происходящего. Нервничать - означает быть неуверенным в себе. Нет, у Алексиса не было повода нервничать, он всегда получал то, чего желал, и этот раз не станет исключением.

Трансляция фиксирующей камеры второй зоны была на удивление хорошей и четкой, а ракурс съемки – как нельзя более удачный, чтобы возможно было рассмотреть мальчика словно сквозь стекло: Кир Ивлич, невысокий, худенький парнишка с сероватыми, мышиного цвета волосами, вышел из психо-колбы ровно и спокойно, словно делал это прежде уже десяток раз, и окинул стоящих перед ним Высоких безразличным взглядом красивых серо-голубых глаз. Пустых и мертвых. Затем, получив безмолвное согласие, вышел тем же путем, что и предшествующие ему мальчики.

- «Слишком живой», говоришь? – Мастер Оурман был на этот раз совершенно серьезен, и ни капли былой насмешки не слышалось в его голосе. - Кир актер, каких еще поискать, - качнул он головой, - ты поймешь, когда узнаешь его ближе. А от Вайнке у тебя еще будут проблемы, попомни моё слово.

========== Глава 5 Сомнения ==========

- Пап… - начала Лада тихо, едва ее родители ступили на порог квартиры. - Пап, послушай, ты можешь мне помочь? Вернее, не мне… - она замялась и снова потупила взгляд.

- Ближе к делу.

- Наша соседка из третьей квартиры, они недавно въехали только, она болеет. Ты бы к ней не зашел? Она не может врача вызвать, пока регистрацию не переоформила…

- Та Высокая что ли? - В голосе матери сквозь не проходящую усталость явно слышалось неодобрение.

- Высокая? - Дыхание Лады перехватило, и голос вышел каким-то слишком уж чужим и сиплым. Быть того не может, чтобы эта девочка, эта живая девочка была Высокой! Или… Или профиль в базе данных тоже отредактирован и вычищен до блеска, чтоб не возникло и мысли придраться, задуматься? Страх волной захлестнул её – неужто на просто внедренная, чтобы наблюдать и доносить?… От одних только этих мыслей внутри Лады словно бы что-то оборвалось, словно рухнула целая стена – стена глупого, недопустимого доверия, которое она, оказывается, уже успела себе нагородить в отношении к той девушке… Ия… Наивная, глупая Лада, поверила выдуманному имени внедренной! Девушка зажевала губы, чтобы только не дать им задрожать – не от страха, как следовало бы ожидать, но от острой, словно ножом полоснувшей обиды на собственную же несобранность и внезапную доверчивость.