- Ну так. У нее отец комендантские кольца носит, еще бы. - Глаза Эрика Карн сверкнули гневом и даже презрением. - Или не комендантские, а какие там у Высоких есть, поди их разбери… Я видел, как они в начале недели вещи выгружали, приехав. А на следующий день уже без них ходил, будто обычный Средний. Все они такие… Уж на что-что, а на кольца всегда надо внимание обращать. Эх, была б ты внимательнее, девочка…
- Так я его и не видела… - пролепетала Лада в свое оправдание, но отец, кажется, не очень-то слышал ее.
- Вот была бы внимательнее, видела бы! Нельзя Средней быть такой рассеянной, слышишь? Семнадцать лет, а все витаешь где-то, лучше б о замужестве да детишках подумала… Раз уж с работой никак не выходит.
- Так насчет соседей… - напомнила Лада, пытаясь пропустить сказанные в ее адрес только что слова, сделать вид, что не слышала их, чтобы они не сделали ей так больно, как могли бы, и еще ниже опуская голову в ожидании очередной отцовской нотации.
- Все-то тебе до соседей дела, Лада, - по-прежнему устало выдохнула Дара, проскальзывая мимо нее в комнату, - если уж эти Высокие пытаются жить как Средние, так пусть помощи от нас не ждут, запомни это уже раз и навсегда, девочка. Лучше делом займись, хотя бы книжку сестре почитай, в конце концов, она целыми днями одна скучает, как бы ни вышло чего. В пустой голове, знаешь ли, что только не появится, когда взрослые не смотрят.
- Снова про Яниша что ли, книжку-то? - Едва сдержав отвращение, откликнулась девушка. Сборник детских рассказов про храброго и самоотверженного Яниша, принявшего в итоге смерть за Империю и Высоких, она ненавидела всей душой с тех самых пор, как мама читала их ей десять лет назад, и делать тоже самое с маленькой Иной категорически не хотела, хотя и понимала, что никто не спросит о её желании или не желании воспитывать сестру в традициях Среднего Сектора Империи. И что вообще она может выбирать, когда выбора нет?
- Да, почему бы и не про Яниша? – Безразлично отозвалась из родительской комнаты мама, и Лада едва сдержала очередной вздох. Как они могут так?.. Как они могут так жить – вслепую, на ощупь, по чьим-то подсказкам и наводкам, словно болванки на руке кукловода… Ничего не замечая – и не желая замечать – в суете будних дней. Лада снова подумала о сестре, какой тихой и неразговорчивой та всегда была, словно не по-детски напряженной и настороженной, и поняла, что сама была почти такой же в свои давно уже ушедшие четыре года… Только в ее закрытой на тяжелый замок душе тогда бурлила жажда приключений, о которых, даже почерпнутых из одобренных Системой книг, оставалось лишь безнадежно мечтать.
- Мам, а можно - “О трех храбрых?”
Наивная и очень детская, эта книга о трех юных Средних, выслеживавших беглых диких из Низкого Сектора, была едва ли не в наибольшей мере именно тем, что в свое время вдохнуло в Ладу жизнь и глупую мечту стать однажды хоть чем-то нужной этому миру… Разумеется, все это было не более чем наивностью недостаточно взрослого человека, ведь Ладе, рожденной девочкой, ничего подобного и на горизонте не светило, но сам факт того, что она словно бы втайне от самой себя умела мечтать… Даже это порой казалось законопослушной девушке огромной дерзостью. Интересно, Ине понравится “О трех храбрых”? Лада Карн вдруг подумала, что она, на самом деле, не имеет ни малейшего представления о том, что вообще происходит в голове у малышки, с которой живет в одной комнате все четыре с небольшим года жизни той, и все же искренне волнуется за сестру, и боится однажды увидеть подросшую Ину такой же мертвой, безвольной и бесцветной, какими были их родители, и какой всю жизнь была она сама. Или не всю жизнь? Считается ли та детская игра воображения чем-то большим, нежели бесплотной фантазией? Считается ли, если теперь она выросла и даже не знает, чем внутри себя живет её сестра?
- “О трех храбрых” ей не рановато ли? - Голос отца донесся из кухни чуть приглушенно.
- Но вы же мне читали… - негромко напомнила девушка, снова, не отдавая себе отчета в том, потупив в пол глаза, хотя в прихожей уже не было никого, кроме нее – и, разумеется, недремлющих камер наблюдения. Она поспешно забрала за ухо непослушно выбившуюся прядь светло-каштановых волос чуть длиннее острого плеча, и поспешила вслед за отцом на кухню.
- Ты уже взрослая была, лет восьми же. - Гнул свое отец, продолжая чем-то шуршать, пока мать переодевалась в родительской комнате, чтобы не побеспокоить произведенным шумом младшую дочь, уже успевшую заснуть, даже не переодевшись из уличного платья, свернувшись калачиком на своем не застеленном кресле.
- Пап, я в восемь уже к школе готовилась… и сама читать умела, - робко возразила Лада, - может, ты с Лорой меня путаешь?..
О Лоре, старшей сестре Лады, в семье говорить было не принято – негласно, не как о ликвидированных, которых словно стирали из памяти и истории, но каждый почему-то прекрасно отдавал себе отчет, что не нужно называть её имени лишний раз. И всё же молчать о ней было сложно, по крайней мере Ладе, которая всю жизнь хотела узнать о сестре хоть чуточку больше и с жадностью ловила каждое оброненное вскользь слово или намек. Лоре теперь было бы уже двадцать три года… Девушка не помнила ни лица, ни образа старшей – ей ведь лишь два дня как исполнился годик, когда первую дочку Эрика и Дары Карн, семилетнюю, какой-то безмозглый водила сбил насмерть, не справившись с управлением на не по-мартовски обледенелом выезде их жилого комплекса. С тех самых пор вот уже шестнадцать лет Лора оставалась словно призраком, витавшим едва заметно за спиной Лады, и последней казалось порой, что родители, особенно отец, чаще смотрят ей за плечи, чем в лицо.
- Да что ты говоришь? - Кажется, мужчина был так искренне удивлен этим откровением, что даже оторвался от своих дел и посмотрел на среднюю дочь долгим, изучающим взглядом, словно силясь узнать в ней кого-то другого, давно забытого, но быстро опомнился и снова взял себя в руки. - Ну, может, и не в восемь, но уж всяко не в пять лет, Лада. И вообще, ты разве что-то помнишь?..
А Лада помнила, отлично помнила, как отец, еще молодой и здоровый, без седины в густых темных волосах, держал ее на коленях на их старом, кирпичного цвета диване, который уже давно был отправлен на базу переработки мусора. Помнила, как воображала папины колени сидением скоростного монорельса на третьем, самом высоком уровне дороги (где ни разу сама не ездила, ведь третий уровень вел ни много ни мало в Высокий Сектор, а ей там делать было совершенно нечего), и как почти уже видела образы мелькавшей под окном паутины дорог…
- “Трех храбрых” Ине еще рано, верно. - Кивнула вошедшая Дара. Она ведь это говорит, только чтобы против отца не идти, да? Гнев и обида на мгновение вспыхнули в сердце Лады, и девушке осталось лишь поджать губы, сухо кивнув в знак согласия с родителями. И как же ей донести до Ины эту неподъемную гору идеи, что она - “единственная”, а не “одна из”?.. Как, в нерушимой клетке Системы, что бы не сломать и не раздавить жизнь сестры - и самой не стать после этого жертвой её же доноса? Лада путалась, сама не всегда понимая, чего хочет – равно для себя и для Ины, - но вот чего с ними быть не должно – это девушка осознала уже давно, и тем более скрывала, запирала внутри себя, чем осознавала, что никогда не получит желанного. Так не стоит и голову забивать.
Интересно, что сказала бы сейчас Лора?..
***
Пан почти что вывалился из кабины психо-колбы, срывая зафиксированные на висках провода и едва сдерживая сильнейший рвотный позыв. Если головокружение еще можно было списать на побочный эффект подключения к системе виртуальной реальности, то это… Перед глазами мальчика все еще стояло зрелище размозженного выстрелом черепа его отца, своих рук, перепачканных их с матерью кровью, и всего того, что ему только что пришлось сделать, и желудок снова безжалостно скрутило спазмом. Казалось, прошла целая вечность, пара часов, может, и больше, но циферблат на противоположной стене убеждал мальчишку, что в кабине он провел меньше десяти минут. Только теперь, подняв глаза к часам, он увидел внезапно, что стоит, такой жалкий и беспомощный, перед едва ли не целой шеренгой Высоких. Страх, отвращение и легкий аффект во все еще замутненном сознании словно рукой сняло за какую-то лишь долю секунды, мальчишка резко выпрямился (все же невольно ухватившись за распахнутую дверцу психо-колбы, когда в глазах снова потемнело) и посмотрел каждому из стоящих перед ним людей в глаза долгим, пронзительным и обжигающе ледяным взглядом. После секундной паузы они кивнули, разом, почти как один, кроме двух пожилых людей, что ненадолго замешкались, словно в сомнении, и невысокий худой человек, что стоял левее всех, указал Пану на коридор, которым он должен был следовать дальше. Это всё? Он прошел? Ноги Пана едва ощутимо дрожали, когда он отпустил, наконец, дверцу и двинулся в указанном направлении к выходу из этого проклятого помещения. Тошнота всё еще не отпускала ни на мгновенье. Проклятье. Понятно, отчего никто из взрослых не стремится говорить об этом…
