– Огоньком не угостишь?

Он протянул мне спички и спросил:

– Ты как сюда попал?

– Через дверь, – наивным голосом ответил я и чиркнул спичкой о коробок, спичка сломалась. Я достал другую и наконец-то прикурил. Человек как-то суетливо поднялся с пола, забрал у меня спички, прошел к двери и задвинул засов.

– Вроде запирал, – растерянно пробормотал он, вернулся и уселся на прежнее место. Затем потянулся рукой в сторону, извлек откуда-то открытую бутылку, приложился к горлышку и сделал несколько глотков. Затем докурил сигарету, затушил ее об пол и посмотрел на меня:

– Портвешок будешь, тезка?

– А пивка случайно нет? – робко спросил я.

– Ну, ты же не в баре, – усмехнулся незнакомец, протягивая мне бутылку. Я взял ее и посмотрел на этикетку. Три семерки. Я сделал несколько глотков и поморщился. Конечно, не тройной одеколон, но тоже гадость. Я с сожалением докурил сигарету, бросил окурок на пол и затоптал сапогом. Затем вернул бутылку незнакомцу, уселся на пол с другой стороны окна и спросил:

– Так тебя тоже зовут Иван?

– Да, Иван Помидоров. Будем знакомы, – он сделал несколько глотков и поставил бутылку между нами. «В конце концов, я всего лишь бомж», – со злой иронией подумал я, взял бутылку и присосался к горлышку. Пойло, конечно, было противное, но свое дело оно сделало. В теле и в голове появилась приятная легкость, чердак перестал казаться мрачным и пыльным, а Помидоров чужим и неприятным. Пока он не начал говорить.

– Вот, мы с тобой оба Иваны. У нас самые что ни на есть русские имена. Мы самые что ни на есть русские люди на нашей русской земле. И где мы? В жопе! На сраном чердаке пьем дешевый портвейн, – Помидоров говорил негромко, но зло и очень эмоционально. – Вот ты посмотри в окно! Много русских ты там увидишь? Ни хрена! Там довольная жизнью, пестрожопая толпа чужаков, которые ведут себя на нашей земле по-хозяйски вольготно, нагло и бесцеремонно. Нет, ты посмотри, посмотри в окно!

Я встал на колени, пододвинулся к окну и посмотрел на улицу. Там внизу была не очень большая площадь, заполненная людьми. Многие были с детьми. Это было похоже на какой-то праздник или торжество, потому что среди толпы было много разноцветных флажков и воздушных шариков. Люди были довольны и радостны, очень многие улыбались. Все они, действительно, были разных национальностей – и африканцы, и азиаты, и кавказцы, и славяне. Последних было явное меньшинство. Я обернулся к Помидорову, тот пил портвейн из бутылки.

– Похоже, там какой-то праздник, – сказал я с некоторым воодушевлением.

– Праздник? – усмехнулся Помидоров, отшвырнул пустую бутылку в сторону, куда-то потянулся и достал еще одну. – Да у них, блядь, вся жизнь праздник, – он распечатал бутылку, поставил ее на пол, взял в руки автомат и отсоединил шомпол. Продавил шомполом пробку вовнутрь бутылки и прицепил шомпол на место. Затем взял бутылку в руку и, повернувшись ко мне, произнес:

– Давай-ка, Ваня, выпьем за русский дух, – и присосался к горлышку, после чего протянул бутылку мне. Я, стоя на коленях, сделал несколько глотков и снова посмотрел в окно.

– И много там русских, на этом празднике? – ехидно спросил Помидоров.

– Нет, не много, – ответил я, не поворачиваясь.

– Вот то-то и оно. Потому что вся эта инородная саранча просто выдавливает нас, русских, с нашей земли. Выдавливает из домов, из квартир, с рабочих мест, с улиц, загоняя нас на чердаки и превращая в бомжей и неудачников, – Помидоров говорил яростно и чересчур возбужденно. Я взглянул на него. Он был уже прилично пьян, глаза его горели безумной злобой, а в уголках рта скопилась какая-то бесцветная пена. В этот момент он был похож на параноидального фанатика. – И ведь они не просто приехали к нам погостить. Они, суки, приехали сюда жить и насаждать свои сраные законы и обычаи. А сами при этом плодятся и плодятся, и это многочисленное инородное потомство опять же выдавливает наших детей из детских садов, из школ, из жизни. Твари! Ненавижу этих тварей! Праздник у них? Сейчас я им устрою Праздник Общей Беды!

Он оттолкнул меня от окна, схватил автомат и ударил стволом в стекло, разбив его вдребезги. Осколки еще не успели осыпаться, а Помидоров уже начал стрелять короткими очередями. Я подскочил к нему и заглянул ему через плечо. Внизу на площади бушевали паника и давка. Люди метались из стороны в сторону, толкались, падали, спотыкались об упавших или топтали их ногами. И в этой безумной круговерти вслед за движением дула автомата в толпе возникали красные фонтанчики. Помидоров разил всех без разбора – африканцев, азиатов, кавказцев, славян, женщин и детей.

Волна неудержимого гнева мощным потоком заполнила мой мозг, и я уже не мог контролировать свои действия. Я врезал тезке кулаком по затылку, и тот слегка обмяк. Тогда я вырвал у него из рук автомат, развернув таким образом Помидорова к себе лицом, и с противным хрустом ломающихся зубов вбил раскаленный ствол автомата ему в рот. Последнее, что я увидел в его глазах, был неподдельный обширный ужас.

– Надо быть добрее к людям, Помидоров, – процедил я сквозь зубы и, уже нажимая на спусковой крючок, вдруг понял, что ужас в его глазах не был страхом передо мной и даже не был страхом перед неминуемой смертью. Это по-настоящему был ужас от содеянного. Но мой палец уже завершил движение, раздался одиночный выстрел (видимо, в стволе остался последний патрон) и кровавые мозги Помидорова вылетели в окно, где там внизу смешались, наверное, с общим многонациональным кровавым потоком.

Я бросил автомат в сторону на пол, и вдруг вспомнил про Че. Она стояла на фиолетовой тропе там, где я ее оставил, и в ее выпученных глазах был, кажется, такой же ужас, как у Помидорова. Я посмотрел на мертвое тело. Оно стояло на коленях спиной к окну, неестественно откинувшись назад так, что шея находилась на раме, а голова свисала на улицу. В животе у меня возник внезапный спазм, и к горлу подкатила тошнота. Но я с ней справился, схватил бутылку портвейна и жадно присосался к горлышку. В голове у меня был полный сумбур и паника. Я огляделся по сторонам, увидел какой-то грязный кусок ветоши, схватил его и зачем-то тщательно протер автомат. Вдруг мне нестерпимо захотелось курить, и я достал сигареты. Пачка оказалась запечатанной.

– Чертов клоун, – вспомнил я Князя, пытаясь раскрыть пачку. Но мои руки так сильно тряслись, что пачка никак не распечатывалась. Тогда я убрал сигареты обратно в карман и взглянул на Че. Ее на месте не было. Я выскочил на фиолетовую тропу и тут услышал стуки в дверь и крики:

– Откройте! Милиция!

Я бросился бежать по фиолетовой дороге и увидел впереди себя черепашку. Она уже миновала развилку, свернув налево. Удары сзади меня усилились, и по характерному грохоту я понял, что дверь все-таки слетела с петель. В этот момент я догнал Че и подхватил ее на руки.

– Стой, сволочь! – услышал я одновременно со звуком выстрела. Пуля, противно визжа, пролетела рядом с моим ухом и вонзилась прямо передо мной в деревянную дверь. Я схватился за ручку, рывком толкнул ее вперед, вывалился из комнаты и сразу захлопнул за собой дверь. Бережно опустив Че на пол, я рухнул на колени, и меня стошнило дешевым портвейном прямо на белый пушистый ковер.

Дорога домой могла быть короче,

Но новая кровь

Вновь наполняет меня.

Рок-группа «Алиса»

– Неужели я так плохо выгляжу? – раздался надо мной приятный, слегка насмешливый, женский голос. Я поднял голову, но своими слезящимися глазами смог увидеть только силуэт, одетый, кажется, во что-то голубое. Внезапно у меня больно сдавило грудь, голова закружилась, перед глазами возник мутный туман, и я почувствовал, что куда-то проваливаюсь. Откуда-то совсем издалека женский голос испуганно вскрикнул: «Ваня!», и я ощутил на своем лице две жесткие пощечины, которые, кажется, немного привели меня в сознание. Кто-то засунул мне в рот какую-то таблетку, крикнул: «Под язык!», помог мне встать на ноги, крепко обхватил меня за талию и куда-то повел. Я с трудом перебирал своими ватными ногами, ибо совсем их не чувствовал, но каждый шаг отзывался сильной тупой болью в моей груди. Каким-то образом мы добрались до умывальника, я услышал журчание воды из крана, и кто-то несколько раз плеснул мне в лицо холодной водой. Сознание мое вроде стало проясняться, боль в груди стала затихать, а муть в глазах постепенно рассеиваться. Таблетка под языком явно уменьшилась в размерах, и, возможно, именно она вернула меня к жизни. Я уже самостоятельно набрал в ладони холодной воды и умыл лицо. Голова еще немного кружилась, и я оперся обеими руками о края раковины.