-- Ребята, вы понимаете, что пришли спросить у мертвого здоровье? Я из квартиры практически не выхожу, да из меня ходок сами видите какой... -- он приподнял один костыль, повертел его по-разному, точно рекламировал диковинный товар. -- Никудышний из меня ходок.

   -- А как же... как живете-то здесь, в глуши? -- вообще-то Иваноид хотел задать другой вопрос, но слова, слетая с непослушного языка, сами собой сложились именно таким образом.

   -- Да так... раз в две недели сын приносит еду и кое-какие напитки. Не рай, но худо-бедно жить можно.

   Всякий раз, когда незнакомец поворачивал голову, открывались очередные детали уродства его лица. К этому было сложно привыкнуть вот так, сходу. Сознание не могло откреститься от навязчивой дурной мысли, что с ними разговаривает какой-то получеловек, герой демонической мифологии. Беседа заходила в стопор, даже толком не начавшись, и надежда на какую-то реальную помощь от калеки становилась все более эфемерной. Квашников передернул плечами, вопросительно посмотрел на остальных и вновь обратился к странному собеседнику:

   -- А как вы здесь оказались-то... -- возникшая было мысль, что человек на костылях шел по лесу добрый десяток километров, не вписывалась даже в фантастический сюжет.

   Мужчина, словно ожидая услышать конкретно это, несколько раз равнодушно кивнул головой:

   -- Вас что, интересуют плаксивые истории полных неудачников? -- вместо ответа он задал свой вопрос.

   -- Ну... самую суть.

   -- Это все мой сын... мой сын, поганец! -- речь на время прервалась, и обитатель квартиры отвлекся на воспоминание неприятных моментов жизни, горечь которых вдруг отразилась даже на уцелевшей стороне лица. -- Ах да, сын... в общем, проиграл он в казино крупную сумму денег -- проиграл раз, другой, третий... Ведь сколько я его увещевал, чтобы остановился! Да бог с ними, с деньгами, ведь и квартиру нашу проиграл! Так мы и оказались оба на улице: бомжи среди бомжей. Через какое-то время он привез меня сюда, поселил, а сам невесть где околачивается... Справедливости ради скажу: сын все же у меня заботливым оказался -- каждые две недели чего-нибудь поесть приносит, и мне хватает. Где пропитание берет? Работает, надеюсь...

   Концовка о "заботливом сыне" необходима была прежде всего самому рассказчику -- мол, в его мрачной истории присутствует хоть что-то светлое да человеческое -- и это как-то утешает.

   -- А вам не показалось странным, что посреди леса вдруг стоит пятиэтажный дом -- стоит без дорог, без ничего, даже свет не поймешь откуда здесь берется...

   Мужчина снова помялся на костылях -- может, намекал на то, что разговор пора бы и завершать? Тем не менее ответил:

   -- Ребята, вы поймите: выбор-то у меня был ой как небогатый. Либо всю оставшуюся жизнь сидеть на вокзале и просить милостыню, еще и мерзнуть каждую зиму, либо... вы же сами видите, здесь хоть какое-то жилье. Поэтому я и не задавал лишних вопросов.

   -- А как же нам-то быть?

   -- Не знаю, ребята. Я не то, что из здания -- из квартиры почти никогда не выхожу.

   Проблема завязывалась все более тугим узлом. Казалось, вот он билет на волю -- хвать его рукой, а там, увы, очередная пустышка. Всю абсурдность ситуации создавал именно ее контраст: еще несколько часов назад был шумный выпускной -- с музыкой, танцами и пьяными поцелуями одноклассниц. Всего несколько часов... и небо с землей поменялись местами, перевернулось все внутри и все снаружи -- какая-то бетонная тюрьма с более чем странным ее обитателем. Ну не сюжет ли это для книги? Крайне уставшие да измотанные выпускники школы N9 становились, чуть ли не поминутно, более и более раздражительными. Даже сейчас в разговоре с человеком, не имеющим ни малейшего отношения к их несчастьям, им крайне тяжело было соблюдать официозно-вежливый тон.

   Впрочем, инвалид оказался не единственным жителем квартиры N4, и похоже -- далеко не единственным... Из-за косяка выполз рыжий таракан, жирный такой, откормленный не хуже свиньи и нахально уставился на трех послов из Иного Мира -- того, что за пределами Железной Двери. Его усы флегматично пошевеливались, словно таракан размышлял: "м-да, м-да... что ж мне с вами сделать-то?" В другой ситуации Контагин немедленно расчленил бы его какой-нибудь гравипушкой: с этими тварями у него вечная война на полях как реального, так и виртуального пространства. Но в данный момент -- нельзя, все-таки чужое имущество как-никак, да и не до этого сейчас... Таракан же лениво развернулся и пополз восвояси.

   Квашников с чахлой надеждой посмотрел в глаза своих спутников, ища там хоть какую-нибудь подсказку. Косинов только развел руками:

   -- Тупик... -- всего одно короткое слово. Впрочем, замени это слово напыщенным красноречием, сладкозвучным эвфуизмом или громкой тирадой, что-нибудь изменилось бы?

   "ТУПИК"... И этим сказано все на свете.

   Вдруг у Контагина засветились глаза... да-да, абсолютно черные зрачки тоже порой способны озаряться:

   -- Есть идея! Окно... здесь же всего второй этаж! Откроем ставни, будь они трижды неладны, и вылезем через окно.

   -- Зомби! Ты -- именно ты -- величайший мыслитель современности! А Вундер наш полный идиот. -- Индикатор настроения у всех заметно подскочил. Квашников похлопал по плечу находчивого товарища и далее обратился к незнакомцу: -- Ничего же, если мы через ваше окно выберемся? Поймите, просто выхода другого нет.

   Обитатель квартиры кисловато улыбнулся... О ужас, эта улыбка! От видения, в котором половина лица пытается выразить какие-то эмоции, а другая половина остается омертвело-неподвижной... бррр! Даже пуганый-перепуганный компьютерными страшилками Контагин невольно поежился.

   -- Ребята! Идея эта, несомненно, хорошая... только боюсь у вас ничего не получится.

   -- С чего ради?

   -- Да вы зайдите в квартиру и сами все поймете.

   Спертый, крайне неприятный запах был первым негативным ощущением и далеко не последним. Да... видок у квартиры, надо сказать... довольно своеобразен. Вместо привычных обоев или хотя бы древней извести все стены снизу доверху были обклеены газетами -- неряшливо так обклеены: газетные страницы располагались то вкривь, то вкось, то на удивление прямо. Иногда их концы небрежно свисали завернутые в трубочку. Стены оказались заделанными ими везде где только возможно -- в коридоре, на кухне, в единственной (на удивление просторной) комнате. Куда ни глянь -- всюду статьи (иногда перевернутые вверх ногами), газетные заголовки да черно-белые фото знаменитостей. Лишь потолок оставался побеленным, а в его углах ажурная паутина создавала налет какой-то мистики. Даже в романтические шестидесятые так жили только самые-самые бедные студенты в самом-самом заброшенном общежитии. Кстати, да... со всех сторон и впрямь пахнуло советской "эстетикой". Лишь наполовину покрашенные доски, напрочь лишенные гвоздей, шатались тудым-сюдым, недовольно скрипя при этом. Контагин даже опасался наступить в некое неудобное место, где пол вдруг возьмет и развалится окончательно. Меблировке помещения даже аскеты не позавидовали бы: на продавленном старом диване виднелись минимум три заплатки и минимум дюжина маленьких дыр, сквозь которые желтел поролон. Еще интерьер пытались дополнить пара кривоногих деревянных табуреток, но пожалуй, тем самым только больше уродовали его. На одной из них стоял маленький радиоприемник, а из динамика негромко доносилась джазовая увертюра -- музыка, в которой импровизация порой скатывалась в откровенный хаос, и это для тонкого слуха Косинова выглядело полной белибердой. Косинов -- единственный из троих, кто ценил и понимал классику.