– Ваша задача – выровнять этот участок, – раздался уже привычный голос, возвращая меня к действительности. Узза указала на небольшие столбики, ограничивающие прямоугольную площадку. – Все необходимые инструменты вы сейчас получите. Женщины собирают мусор и складывают в тачки, мужчины их вывозят туда, – она махнула рукой в сторону, где виднелись мусоровозы. – После того, как весь мусор будет убран, вы получите следующие указания. Приступайте.

Мусора оказалось много: камни, ветки, шишки, какие-то бутылки и куски железа. Пока из подъехавшего грузовика Иные выгружали тачки, лопаты, мотыги, грабли и прочий инвентарь, а в километре от нас приземлился ещё один корабль и из него вышли жильцы соседней парадной, мы разошлись по выделенной площадке.

– Что они собираются тут строить? – пробормотала под нос стоящая рядом Надежда Маратовна.

– Может, дома для себя, – предположил я, пиная ногой крупную шишку.

– Сильно сомневаюсь, – покачала в ответ головой Надежда Маратовна. – С чего бы поручать подобное нам? Строителей среди нас нет, это точно. Может и строить мы ничего не будем, только выровняем участок. Им же нужны где-то свои корабли держать, – она взглянула на небо.

– Чего они сами не могут выровнять этот участок? – возмущённо прошептал кто-то позади меня. – Судя по их технологиям, это заняло бы у них пару минут.

– Может, хотят лишний раз показать, кто теперь хозяин? – предположил я.

Наконец нам позволили взять тачки и приступить к работе. Работа продвигалась медленно, боль от браслетов не позволяла сильно сжимать пальцами мусор и ручки тачек. Узза подгоняла нас отрывистыми криками и ударами по плечам, а если кто-то спотыкался или падал, пинала ногами. На её лице не было никаких эмоций, будто она всего лишь машина, запрограммированная мучить людей. А может так оно и было. Мы не имели никакого представления о том, кем являются наши поработители, поэтому не стоило отвергать и такую гипотезу.

Время за работой тянулось мучительно медленно. Через пару часов погода улучшилась, и беспощадное солнце обжигало нас своими лучами. Птицы, словно в насмешку, звонко чирикали над нашими головами, и свободно летали, чуть ли не касаясь крыльями наших голов. Узза недовольно цокала языком, глядя, как мы с каждой минутой всё медленнее двигаемся, как тачки всё медленнее наполняются мусором, как мужчины, спотыкаясь и задыхаясь, плетутся к мусоровозам и дрожащими руками опрокидывают тачки, высыпая мусор в ковши мусоровозов.

Я был привычен к тяжёлым физическим нагрузкам. Работая в научно- исследовательском институте, я много времени проводил сидя за столом, и поэтому свободное время посвящал тренировкам. Но одно дело заниматься в зале в комфортном темпе, делать перерывы, чтобы попить воды и подышать свежим воздухом возле открытого окна, и совсем другое непрерывно возить тяжёлые тачки на солнцепёке без возможности даже передохнуть.

Немного поколебавшись, я подошёл к Уззе. Если мой вопрос выведет её из себя, я умру и для меня всё закончится. А если же она прислушается к просьбе, мы все хоть немного отдохнём.

– Нам необходим отдых. Позвольте нам сделать перерыв. Если мы сейчас продолжим работу, то её качество снизится, а этого вы вряд ли хотите.

Узза вздрогнула. Обвела глазами участок и кивнула головой.

– Двадцать минут отдыха, – раздался её равнодушный голос.

Люди побросали тачки и мусор и уселись прямо на землю. Я хотел было отойти от Уззы, но та остановила меня.

– Это был глупый поступок, – голос из колонки слегка дрогнул. – Вас могут и казнить.

Я не ощутил ни страха, ни удивления. В общем-то, мне была абсолютно всё равно, но зато другие могли, услышав её ответ, лучше понять, как выжить в новых условиях.

– За что? – спросил я.

– Вы показываете слабость, – Узза поморщилась. – Вы не должны просить у нас отдыха. Мы сами решаем, когда и сколько вам отдыхать.

– Кто дал вам это право? – вопрос вырвался сам собой, и через секунду я о нём пожалел.

Рука резко вспыхнула болью. Символы на браслете стали красными, а по запястью побежали ручейки крови, которая после каплями падали с кончиков пальцев на землю, штаны и кроссовки. Перед глазами всё поплыло, а в ушах зазвенела тишина. Я попытался вскрикнуть, но не смог издать ни звука. Боль пробежалась по руке, словно зверёк, и впилась в голову. Не в силах терпеть, я упал на колени и сжал её руками. По лицу потекло что-то тёплое и, облизав губы, я почувствовал металлический привкус. Кровь.

Боль. Это всё, что осталось в этом мире. Я уже и не помнил, что есть что-то ещё, кроме неё. Я не видел и не слышал, не мог кричать, и от этого было ещё страшнее. Сколько длилось это состояния я не знаю. Время исчезло, и я уже не знал, что такое минуты и часы.

Когда же ко мне вернулся голос, слух и зрение, я обнаружил, что лежу на земле, подтянув колени к груди. В животе жгло, толстовка пропиталась кровью. Отстранённо я подумал, что производитель ножа был мастером своего дела. Мне не хотелось двигаться, и я мечтал лишь о том, чтобы кровь вытекала из раны быстрее.

Узза стояла рядом и безразлично смотрела куда-то в сторону, застыв статуей. В её пальцах была сжата тонкая палка с круглым наконечником, издающая слабый треск. Мои соседи по парадной со страхом наблюдали за нами, боясь пошевелиться.

Раздался тихий гул, и с неба опустился шлюп. Из него вышло двое Иных: мужчины средних лет с татуировками на лицах и шеях. Они подошли к Уззе и что-то сказали её, цокая и шевеля пальцами. Она так же ответила, а потом склонила голову и закусила губу.

Иные подошли ко мне и приказали подняться на ноги. Боль в животе усилилась, когда я попытался сесть, и я с криком завалился на спину. Издав недовольный цокот, они подняли меня, схватив за руки, и потащили к шлюпу. Напоследок я обернулся. На шее Уззы прямо на глазах появлялся кровоподтёк.

С меня сняли толстовку и, злобно прищёлкнув языком, отобрали нож и зажигалку. На животе зияла глубокая рана, при взгляде на которую меня начало мутить. Кровь моментально заляпала пол шлюпа. Один из Иных достал с полки металлический ящик, на боку которого была выгравирована девятиглавая змея. Открыв его, он взял в руки длинную иглу, серебристый тюбик и моток нитей.

Меня бросило в холодный пот. Накладывали мне швы единожды, больше пятнадцати лет назад после того, как я неудачно прыгнул с мостков в озеро и напоролся ногой на какой-то штырь. Тогда меня зашивал совсем молодой врач, который, казалось, боялся больше меня. В середине процедуры анестезия резко перестала работать, и я, заорав от дикой боли в ноге, напугал врача. Тот, дёрнувшись, попал остриём иглы прямо в рану. После этого я потерял сознание, а когда пришёл в себя, вместо врача рядом со мной сидела пожилая женщина, невозмутима перевязывающая мне ногу.

– Не надо, – прохрипел я. – Не делайте этого.

– Почему? – лёгкое удивление отразилось на лице обоих Иных. – Если не зашить рану, ты умрёшь.

– Знаю, – прошептал я.

Иной минуту буравил меня взглядом и отложил иголку с нитками обратно в ящик. Неужели захватчик понял меня и готов дать мне такую желанную смерть? Прикрыв глаза, я начал ждать, когда моя жизнь оборвётся. Мне не было страшно умирать и не хотелось жить. Всё, о чём я мечтал – вечный покой и забытьё. Дышать становилось всё тяжелее, а мысли стали спутанными и обрывистыми.

Неожиданно живот обжёг холод. Я вздрогнул и, резко раскрыв глаза, увидел, как на мою рану из тюбика выливают прозрачный гель. Кровь перестала вытекать из раны, а боль утихла. Иной начал зашивать рану, накладывая аккуратные швы.

– Тебе рано умирать, – наставительно произнёс второй, наблюдающий за операцией. – Теперь мы решаем, когда вам умирать. И учти, что любая попытка суицида будет пресекаться и приводить к неприятным для тебя последствиям. Только мы можем распоряжаться тобой и твоим телом.

– Кто вам дал подобные полномочия?