— Они заметили нас. Шнайдер выстрелил в Родригеса, попал в голову и убил.

— Они?! Их что, там много? Вся группа?

— Нет, только Шнайдер и ещё их гитарист.

— Какой точно, их трое! — Иисус смотрел на монитор, гадая, какой же из трёх гитаристов помог Шнайдеру.

— Рихард Круспе.

Иисус усмехнулся и провёл пальцем по фотографии лидер-гитариста.

— Босс, вы слышите меня?

— Прекрасно слышу, где вы?

— Мы на дороге в Лиму, а эти двое отправились на аэродром. Мы сбежали, когда Шнайдер начал палить.

— А где Родригес?

— Он умер, — голос Санчо звучал растерянно.

— Я не идиот. Где труп?

Иисусу с трудом удавалось сдерживать раздражение и не перейти на крик.

— Мы его там оставили, — ответил парень тихо.

Теперь к растерянности добавился страх, и это особенно злило Иисуса. Он ненавидел страх, хотя и пользовался им как отличным оружием. Страх вонял его прошлым, а прошлое он не любил вспоминать.

— Трусы проклятые. Вы что, не могли пристрелить этих музыкантов и забрать своего брата, чтобы похоронить, как полагается?

— Так вы же сами сказали, что их нельзя убивать.

— Всё, заткнись, сучонок, — гневно бросил он, и, чуть подумав, добавил. — Я отлично знаю, что говорил. На аэродром, говоришь, пошли.

— Да, мне так показалось.

— Так пошли или показалось?

— Ну, там больше некуда идти, эта дорога только на аэродром ведёт.

— Стойте там, я скоро буду. Если полицию увидите, звоните тут же, нас кто-то подставляет.

Иисус положил трубку и ещё раз взглянул на монитор:

— Музыканты, значит.

Немного подумав, он выключил компьютер и, подняв трубку, стал набирать номер: для такого дела ему нужны были надёжные ребята, и их должно было быть много.

***

Старик принёс им две вилки и пару кружек с отбитыми ручками и ушёл, всё ещё посмеиваясь. Рихард уже успел умыться. В ванной комнате он нашёл маленькое зеркальце и посмотрел на своё лицо. Всё было намного лучше, чем он предполагал. Небольшая ссадина на нижней губе, чуть содрана кожа на верхней и чуть заметное покраснение на щеке. Он предполагал, что завтра там будет небольшой синяк, но всё это было сущими пустяками.

Пока он умывался, Шнайдер разлил чай, и они нормально поели; правда, пришлось сидеть на полу: единственный табурет был до того неудобным, что они не рискнули садиться на него. Старик вернулся минут через десять и принёс старый растянутый свитер и, положив его на табурет, сказал Шнайдеру:

— Вот тебе одежда, чтобы голым не бегать. Доедайте и проваливайте. У вас не больше десяти минут.

— А у вас только один свитер? — осторожно спросил Рихард и добавил. — Я могу заплатить.

— Да что же ты заладил: «заплачу, заплачу»? Я что, похож на нищего? Нет у меня больше ничего.

Но, несмотря на это, старик ушёл и вскоре вернулся с ещё одним свитером. Этот был ещё хуже предыдущего — рукава изъедены молью, на локте здоровая красная заплатка, горло вытянуто, один рукав длиннее другого.

— Вот, держи. Купите себе одежду уже, туристы хреновы. Тоже мне, привыкли, небось, на машинах разъезжать. На ночь глядя в одних майках из дома выходят, — старик добавил ещё что-то на испанском, и Рихарду показалось, что он оскорбил его род до пятого колена, но он предпочёл благоразумно промолчать.

— Ешьте и проваливайте! — повторил старик и поплёлся в другую комнату.

Рихард обернулся и проводил его взглядом, а когда старик скрылся из виду, он поднялся, коротко взглянул на Шнайдера, приложил палец к губам и пошёл следом.

— Ты куда? — Шнайдер то ли не понял знака Круспе, то ли не захотел понимать.

— Т-с-с, — Рихард даже не оглянулся, он подошёл к неплотно прикрытой двери, той, которая не так давно завораживала его, и тихонько потянул за ручку. Дверь легко поддалась, и Рихард заглянул в комнату. Шнайдер с недоумением смотрел на Круспе. Постояв пару секунд, Рихард прикрыл дверь и тихонько вернулся на место.

— Я так и думал, — сказал он.

— Что ты там делал?

— Я именно эту комнату и видел.

— Что?! Какую комнату, что там?

— Спальня, посредине стоит широкая кровать, укрытая оранжевым пледом, в углу тумбочка, на ней старый патефон. В изголовье кровати висит какая-то картина, на ней лес и речка, а вдали мост. Плохая картина, дешёвая. А вот за картиной есть тайник, я уверен, он всё ещё там.

— Рихард! Очнись, наконец! Ты всё это увидел за пару секунд? Там же темно, свет не горит.

— Я видел всё это раньше, её глазами, — Рихард внимательно посмотрел на Шнайдера, — а сейчас я лишь убедился, что всё — чистейшая правда, только пледа уже нет.

Шнайдер собрался что-то спросить, но замолк, услышав шум подъезжающей машины. Через пару секунд они услышали заливистый лай.

— Его сын вернулся, надо проваливать, — Шнайдер поднялся с пола.

Старик влетел в комнату, он выглядел напуганным и растерянным. В руках он держал маленькое кухонное полотенце.

— Быстро выметайтесь, сын не должен вас видеть. Сын не должен… — старик заметался по комнате, схватил со стола сковороду с недоеденной картошкой, попытался другой рукой ухватить обе кружки, но не смог, чертыхнулся и бросился вон.

Шнайдер и Рихард пошли к двери, но старик вернулся:

— Куда?! Куда?! Болваны неотесанные! Идите за мной, выйдете с заднего хода, и кружки свои прихватите, быстрее уже.

Рихард посмотрел на Шнайдера и тихо сказал:

— Странный дед, словно от жены любовницу прячет. Чего это он?

— Не знаю, пошли. Может, его сын — псих. Давай поживей, — Шнайдер взял с табурета оба свитера, перекинул их через руку, взял кружки и пошёл вслед за стариком. Рихард усмехнулся и быстро пошёл следом.

========== Глава тринадцатая ==========

***

Иисус ехал на переднем сидении рядом с молодым молчаливым водителем и равнодушно смотрел на дорогу. За ним быстро и бесшумно ехали ещё три машины. В первых двух, дорогих и абсолютно одинаковых джипах, сидели его головорезы. Крепкие, высокие, неразговорчивые, коротко стриженые ребята, те, кого Иисус нанимал специально для таких дел — кровавых и малоприятных разборок. А позади в старом чёрном «Форде» ехали Санчо и Алехандро. Иисус встретил их на дороге, они сидели в машине и о чём-то горячо спорили. Иисус даже не остановился, он лишь подал знак водителю, чтобы тот посигналил и промчался мимо. Братья поехали следом.

Чёрная беспроглядная мгла за окном, и полная тишина, иногда нарушаемая редкими и тревожными вскриками диких зверей или шелестом крыльев ночных птиц. Иисус никогда не слушал музыку. Он считал это слабостью, считал, что любой, кто слишком увлечён чем-то, будь то музыка, женщины, азартные игры, живопись — обречён до конца своих дней быть рабом своего хобби, и это рабство делает его слабаком. Он не считал музыкантов за людей. Их глупое и недостойное мужчины занятие Иисус презирал, поэтому его особенно задевало то, что именно Шнайдер влез в его дела, и именно Шнайдер нарушил порядок и спокойствие в созданном им мире; в мире, где до этого дня каждое действие согласовывалось с ним, и каждое противодействие должно было быть непременно им одобрено.

— Ты любишь музыку? — спросил он у водителя.

— Иногда.

— Rammstein, знаешь таких?

— Слышал, — отозвался водитель и немного помолчав, добавил. — «Du Hast», нормальная песня.

— Ты знаешь, что барабанщик этой группы и один из гитаристов влезли в мой бизнес, грохнули Родригеса и теперь пошли на наш аэродром.

— Нет.

— Ты думаешь, если мы прикончим этих говнюков, это нам чем-нибудь грозит?

— Я просто шофёр, незачем мне об этом думать, босс.

Иисусу ухмыльнулся, ему нравился этот парень, ему всегда нравились простые парни, не задающие лишних вопросов и не сующие нос в чужие дела.

— Молодец, правильно мыслишь. Далеко пойдёшь, — сказал он и снова отвернулся к окну.

Они съехали с трассы на грунтовую дорогу к аэродрому. Этот аэродром был здесь уже много лет, и вот уже как лет пять он перестал приносить всякую прибыль. Раньше, когда предшественник Иисуса стоял у руля, его использовали для перевозки наркотиков в разные уголки Южной Америки. Но Иисусу это не нравилось, он предпочитал понятные и ясные схемы, он не доверял самолётам, и в особенности пилотам, поэтому прекратил все перевозки, поручив это дело другим людям. Он не продал самолёт лишь потому, что иногда использовал его, чтобы тихо и незаметно покинуть страну или переправить кого-нибудь через границу, кого-нибудь без документов и права покидать город.