— Он убьёт меня, — всхлипывал парень.

— Кто? Он мёртв уже! Это ты убил его, не понял ещё? Ты его нахрен пристрелил за косяк!

— Иисус.

— Чёрт. Точно убьёт: и тебя, и меня заодно, — Санчо немного успокоился.

— Он всех убьёт.

— Не реви, урод. Надо что-то придумать.

— Что ты придумаешь?! — Алехандро опустил руки и ещё раз взглянул на мёртвого Родригеса. Вид развороченного черепа старшего брата был невыносимым, и он отвернулся, сдерживая тошноту.

— Мы скажем, что его убил Шнайдер, — тихо сказал Санчо и повернулся к брату. Даже в полумраке машины Алехандро видел, что брат мертвенно бледен.

— Нет! Санчо, нет! Он же убьёт Шнайдера, найдёт и убьёт.

— Да я срать хотел на это. Ты что хочешь, чтобы он нас убил?

— Но он же барабанщик!

— Да хоть президент США. Ты понимаешь, что Родригес мёртв?! А?! Ты понимаешь?! — его глаза сверкали от ненависти. — И нас за яйца подвесят, если узнают, что ты грохнул его за сраный косяк. Иисус не выносит наркоманов! Он прибил бы тебя, если бы узнал, что ты таскаешь его шмаль, а если он узнает, что ты грохнул за это брата… Дебил!

— А что с трупом-то делать? — тихо спросил Алехандро, стараясь не смотреть на кровавое месиво, в которое превратился затылок брата.

— В лесу закопаем, и никто не найдёт. Машину отмоем, то есть, ты отмоешь. Я к этому дерьму не прикоснусь.

— Это не дерьмо, это наш брат, — он снова тихо заплакал.

— Был наш брат. Теперь это труп, и его мозги по всему салону. Иисусу скажем, что Шнайдер выстрелил в Родригеса и пробил ему голову, мы же убежали.

— А труп?

— Что «труп»?! — заорал Санчо, и Алехандро вжался спиной в сиденье.

— Ну, Иисус потребует труп, — тихо объяснил он.

— А нахрен ему труп?! — Санчо уже не кричал. — Мы уехали и труп не взяли. Куда он делся, мы не знаем, понял?!

— Нет, так нельзя. Его надо похоронить по-человечески, — попытался возразить Алехандро.

— Иди в жопу! Урод тупой! — снова заорал Санчо. — Ещё скажи священника позвать, дебил. Тебе шмаль последние мозги проела. Ты не соображаешь совсем. Мы закопаем Родригеса и смоемся на фиг. Если кто узнает, что ты его прибил за косяк, нас порежут на лоскуты.

Алехандро отвернулся к окну и снова заплакал. Не смотря ни на что, он любил своего брата. Во всём мире у него было только два близких человека — Санчо и Родригес.

Он был ещё совсем ребёнком, когда они бежали из дома. Их мать, наркоманка и алкоголичка, притащила в дом любовника, и тот бил их нещадно. Особенно доставалось ему. Он ещё помнил, как их отчим, нажравшись дешёвой текилы и придя домой после работы, вытаскивал его из постели, швырял на пол и избивал тяжёлыми ботинками. Мать никогда не заступалась за него, зато Родригес, хоть и был ещё подростком, всегда вступался за брата. Он вдруг вспомнил, как однажды Родригес, услышав его крики и плач, влетел в комнату и огрел отчима табуреткой по спине. Тот медленно повернулся и со всей силы двинул Родригесу по лицу. Алехандро вспомнил хруст, с которым сломался нос брата, вспомнил, как тот со стоном рухнул на ковёр рядом с ним. Отчим поднял табуретку и швырнул её в угол, а потом вышел из комнаты. Ночью Родригес собрал минимум вещей, и они втроём бежали из дома.

Алехандро никогда не узнал, почему отчим тогда не убил Родригеса, не знал и Санчо. Свою постыдную тайну Родригес хранил в секрете и умер вместе с ней. Его отчим, когда их мать отрубалась, шёл в комнату к Родригесу и грубо насиловал мальчика, а Родригес тихо плакал, уткнувшись лицом в подушку, зная, что эту жертву он приносит ради своих младших братьев. Ночью перед побегом это снова случилось, Родригес снова плакал, отчим же наслаждался своей силой и властью, заставляя парня делать мерзкие вещи. А когда пытка закончилась, и отчим, довольный, засыпал на его кровати, он сказал, что теперь Родригес уже не нравится ему. Со сломанным носом, он больше не возбуждает его и, пожалуй, маленький Алехандро будет отличной заменой. Когда отчим уснул, Родригес взял большой кухонный нож и перерезал ему горло. Но ни Санчо, ни Алехандро этого не знали.

Они не знали многого из прошлого, не могли знать будущего и даже не знали того, что в эту самую минуту справа от них через дорогу в тени деревьев стоял призрак девушки в белом платье и беззвучно, только губами, произносил молитву. Да если бы и знали, то непонятны бы были им слова её:

Боже духов и всякия плоти, смерть поправый и диавола упразднивый, и живот миру Твоему даровавый! Сам Господи, упокой души усопшего раба Твоего Родригеса, в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание. Всякое согрешение, содеянное ими, словом, или делом, или помышлением, яко Благий Человеколюбец Бог прости, яко несть человек, иже жив будет и не согрешит, Ты ибо един, кроме греха, правда Твоя правда во веки, и слово Твое истина…

Они не могли видеть её: Санчо смотрел вперёд на дорогу, думая о том, как ему вести машину, когда всё ветровое стекло заляпано кровью, а Алехандро смотрел в другую сторону. Зато он заметил Круспе, который выбежал из-за деревьев, размахивая руками, а за ним следом бежал голый по пояс Шнайдер.

— Газуй, быстро, — закричал Алехандро.

— Что?! Что случилось?!

— Быстрее, они здесь.

— Кто? — Санчо уже заводил машину.

— Шнайдер с Круспе, они нашли нас.

Санчо сорвался с места, круто развернул машину и понёсся прочь, оставив позади музыкантов и призрака. На душе скребли кошки, в горле стоял комок, и ему не было дело до каких-то музыкантов: он знал что им, с единственным теперь братом, предстоит тяжёлая ночь.

========== Глава одиннадцатая. ==========

Шнайдер первым заметил девушку, он как раз собирался сказать Рихарду, что лучше всего пойти в ту сторону, куда уехала машина, когда заметил е`.

— Рихард, она здесь, — тихо сказал он и медленно попятился.

Круспе посмотрел по сторонам и удивлённо спросил:

— Кто?

— Мертвячка, — сказал Шнайдер и указал рукой на деревья через дорогу.

Девушка уже не пряталась, она медленно вышла на дорогу и пошла к ним. Она выглядела как живая. Рихард всегда думал, что приведение — это что-то бестелесное, некий сгусток энергии, меняющий очертания и плавно скользящий над землей. Девушка же была вполне реальна, он прекрасно видел её ноги, обутые в белые мокасины, видел, как покачиваются округлые бёдра под платьем, видел маленькую родинку на щеке, струящиеся светлые локоны; она улыбнулась, и он заметил, что у неё не хватает переднего зуба. Если бы несколько часов назад он не видел её в ванной, то наверняка решил бы, что Шнайдер сошёл с ума и принимает вполне симпатичную, молодую и совершенно обыкновенную девушку за призрака, но он видел, и прекрасно помнил, как она смотрела на него из отражения.

— Надо бежать, — тихо сказал он.

— Куда? Это бесполезно, Рихард. Она же неживая.

Это был странный аргумент, но Рихард принял его без вопросов.

Тем временем, девушка подошла к ним на расстояние вытянутой руки и остановилась. От неё веяло могильным холодом, словно её тело было вырезано изо льда. Они замерли на месте, боясь пошевелиться, и смотрели прямо на неё. Наконец, Шнайдер не выдержал и спросил:

— Что тебе надо от нас? Оставь нас в покое, пожалуйста. Отпусти нас домой, мы ничем тебе не поможем, мы не понимаем, что ты хочешь.

Девушка по-прежнему молчала и смотрела на них.

— Я прошу тебя, отпусти нас, — Шнайдер сделал шаг, приблизился к ней вплотную, нерешительно протянул руку и коснулся её плеча. Она была холодной и неживой, борясь с отвращением, он провёл пальцами по её плечу и вниз по руке. Она не шевелилась и улыбалась одними губами. Шнайдер убрал руку. Девушка немного наклонила голову и сказала:

— Вы избрали правильный путь, так идите.

— Куда? — Шнайдер сделал шаг назад и вернулся к Рихарду.

— По карте, — сказала она и повернулась, чтобы уходить.

— Да не можем мы идти по твоей карте, дура. Там ягуар! — неожиданно закричал Рихард. Шнайдер вздрогнул и испуганно посмотрел на девушку. Она остановилась и снова повернулась к ним лицом.