— О, Ярым-паша*, дар твой велик, но я не в силах его принять, — седой и плутоватый Казы-келян сконфузился, принялся благодарить и объяснять, что не может взять медаль. — Народ начнет показывать на меня пальцем. Меня назовут отступником от предписаний Корана. Таксыр*, прикажи лучше отрубить мне голову, но избавь от медали.

В толпе офицеров послышался негромкий смех князя Ухтомского. Кауфман деланно нахмурился.

— Медаль — награда Белого Царя, ее нельзя не принять. Ты сам просил нас прийти в город и взять вас под защиту. Но я разрешаю тебе носить её не на халате, а ближе к сердцу, под одеждой, сохраняя в памяти мою доброту.

— Давай медаль, Ярым-паша, я согласен, — Казы-келян такому решению обрадовался. Человеком он оказался правильным и честным. При мусульманах он каждый раз медаль прятал под халат, но находясь среди русских, обязательно доставал на всеобщее обозрение, начищал и хвастался, что получил ее от самого Белого Царя за неоценимые заслуги.

Жизнь налаживалась. Мир в городе установился так быстро, что уже на следующий день сарты открыли базар и лавки. Более всех нашему прибытию радовались евреи и иранцы — им раньше жилось тяжело, но сейчас они воспрянули духом.

Гусары наконец-то помылись, посетив местную баню. Выложенная мозаикой баня оказалась красивой, чистой и просторной, наполненная горячим паром и запахом душистого мыла. Мраморные колонны поддерживали полукруглый свод, в бассейне тихо плескалась теплая вода. Горячий хаммам посередине главного зала блестел — так его намыли. А банщики натерли нас с таким усердием, что с бани мы буквально выползали, обессиленные, но довольные.

— Если доживу до пенсиона, прикажу построить и у себя такую же диковинку, — поделился Эрнест Костенко, принимая от своего денщика пиалу зеленого чая. Чай оказался великолепным, и мы долго предавались неги, отдыхая и неспешно разговаривая.

— Гусар, который не погиб в тридцать лет — не гусар, а дрянь, — захохотал Тельнов.

— Так было пятьдесят лет назад, — блеснул эрудицией Кузьмин. — Фраза принадлежит одному из наполеоновских генералов.

Командующий издал общий приказ, в котором хвалил войска за преодоленные трудности, за стойкость и одержанную на Зеравшане победу. Состоялось общее награждение. Рядовым чинам раздавали «Георгиев», да и большая часть офицеров получила награды. Одним достались серебряные сабли и шпаги с надписью «за храбрость», другие получили первые ордена, третьи повышения по службе. Мне, Некрасову и всем прочим корнетам и поручикам вручили орден Станислава 3-й степени, хотя ничего особенного лично я не сделал.

Кауфман находился в превосходном настроении и на поощрения не скупился, чему мы были только рады. После чего во дворце установили длинные столы, на которых поставили еду и штофы с водкой. Офицеры пили за здоровье нижних чинов, а те — за офицеров.

Казалось, дела идут хорошо, но наметились и трудности. Вновь начались сильные дожди. В ротах вспыхнула горячка. После общего награждения каждый день заболевало по пятьдесят человек, и число постоянно росло.

В лазарете оказалось семьсот солдат. На такое число никто не рассчитывал, и потому неудивительно, что не хватало врачей, фельдшеров, медикаментов и коек. Сестры милосердия не спали ночами, пытаясь помочь раненым и больным. Боковое крыло дворца принялись срочно переделывать под госпиталь. Кауфман выделил из казны порядочную сумму для столь важного дела. Кроме того, от каждого батальона назначили по одному кашевару и по четыре рядовых, вошедших в обслугу госпиталя.

Горячка не обошла и меня. Лихорадочные приступы, ломота во всем теле, жар, температура и озноб, все это я ощутил сполна. Находясь в лазарете и обильно потея, я ругал местный климат. Вместе со мной в палате выздоравливал казачий хорунжий Босомыкин и пехотный капитан Орлов. По сравнению с нижними чинами устроились мы неплохо: отдельная комната, чистые кровати и свежий воздух, да и денщики постоянно находились рядом, приносили, что требуется и заботились. Архип заваривал чай и жарил уток, а Кондрат, денщик Босомыкина «лепил» восхитительные пельмени.

Тем временем наши товарищи продолжали воевать. Команда майора фон Штемпеля выдвинулась к хорошо укрепленному Чилеку. Полковник Абрамов с отрядом из шести рот пехоты, двух рот казаков и ракетного дивизиона двинулся на Ургут, который находился в 32 верстах к юго-востоку от Самарканда. Гусары же вместе с казаками гоняли отдельные банды и отряды беков.

Штемпель захватил Чилек за сутки, а вот Абрамов столкнулся с немалыми трудностями и лишь 12-го вошел в город. Подавив последние очаги сопротивления, разместив в Ургуте гарнизон, он блестяще выполнил поставленную перед ним задачу и вернулся в Самарканд. Наместник Ургута Гусейн-бек бежал в сторону Шахрисабса со всеми своими людьми.

Но положение продолжало оставаться трудным. Эмир Музаффар воспринял миролюбие и терпение Кауфмана как слабость, и не оценил их по достоинству. Рассчитывая на помощь жителей Самарканда, он обещал им прощение, если они осознают свой грех и вооружаться против неверных.

Обстановка накалялась. Кауфман объехал город, осмотрел стены, ворота и отдал приказ начать работы по укреплению обороны. Ежедневно для этой цели стало выделяться по пятьсот человек.

Для обсуждения дальнейших действий провели совет, пригласив генералов и наиболее опытных командиров. От гусар там присутствовали Оффенберг, Веселов, Тельнов и Ухтомский. Основной вопрос стоял так — стоит ли остаться в городе, зачищая окрестности и ожидая подхода неприятеля, или целесообразно самим выдвинуться по дороге на Бухару?

Мнения разделились. В итоге Кауфман склонился к половинчатому решению. Сам он продолжил укреплять Самарканд с относительно небольшим отрядом. Город защищали одиннадцать рот 5-го, 6-го и 9-го батальонов, ракетная батарея, две сотни казаков. Всего тысяча двести штыков, двести двадцать сабель и восемь орудий.

В то же время основная армия выдвинулась на Бухару. Генерал Головачев, набрав достаточные силы, покрывал в день по сорок верст, практически не встречая сопротивления. С ним отправились и гусары, а я все еще оставался в лазарете, хотя дела вроде как пошли на поправку.

Головачев занял Катта-Курган. Когда-то бек Кермит хвастался нам, что крепость неприступная, а гарнизон свиреп, как тысяча тигров. Вот бы сейчас посмотреть на его лицо! Якобы неодолимая крепость сдалась без единого выстрела. Она выкинула белый флаг, едва заметив, как русская армия принялась устанавливать орудия, готовясь к обстрелу.

Бухарцы отступили к Кермине. С 20 мая со стороны Шахрисабса начали подходить крупные силы противника. Против них выступил отряд Абрамова, занял Кара-Тюбе, но превосходство врагов было столь ощутимо, что им пришлось отступить, боясь быть окруженными и зажатыми. К тому же призыв эмира не остался без последствий. Вокруг Самарканда появлялось все больше и больше повстанцев. В самом городе начались волнение. Евреи нервничали и осаждали дворец, требуя защиты.

В этот момент пришло донесение от генерала Головачева, что на Зерабулакских высотах бухарцы разбили огромный лагерь. Там находилось около тридцати тысяч человек. И люди продолжали прибывать. А еще там заметили бунчук эмира. Музаффар не усидел в Бухаре и самолично повел войско в бой.

Положение становилось критическим. Стал ясен план эмира — окружить нас со всех сторон, поднять восстание в Самарканде и с помощью Шахрисабского отряда вернуть город обратно. В то же время он намеревался дать генеральное сражение на Зерабулакских высотах.

Следовало что-то срочно делать. Кауфман оставил в Самарканде относительно небольшой гарнизон. Вместе с Абрамовым и всеми, кого смог взять, генерал-губернатор выдвинулся за Головачевым, самым скорым маршем продвигаясь к Катта-Кургану. С ним находился и я.

Здоровье мое к тому времени практически восстановилось. Оставалась слабость, но это были пустяки.

— Что, Архип, повоюем? — спросил я у денщика. Мы сидели в седлах. Справа находился Зеравшан и его притоки. Там раскинулись пойменные леса. Местные называли их тугаи. Они состояли из кустарника, тополей, алычи и чинаров. Иной раз на глаза попадалась и арча — самый обычный можжевельник. Зеленели поля и посевы. А слева поднимались выжженные и неприветливые холмы, унылая смесь желтоватого цвета земли и поблекших пятнышек растительности. Солнце палило нещадно. Люди и кони поднимали облака пыли. Всем хотелось пить.