У войска имелся огромный обоз с запасами, да и водяные команды безостановочно подвозили воду, но ее все равно не хватало.

Кауфман требовал от эмира и беков повиновения, но те начали хитрить и тянуть время, каждый день обещая, что вот завтра, обязательно, Музаффар пришлет мирное соглашение. Все было ясно, бухарцы собирали силы вокруг Самарканда. К тому же, как сообщали лазутчики, из Шахрисабса вышел или должен был вот-вот выйти крупный отряд на помощь бухарцам.

Погода стояла отличная. Правда днем порядком донимала жара, но зато прохладные ночи казались сказкой. К тому же, теперь среди разведывательной команды находился и мой верный Архип. А с ним жизнь выглядела куда лучше. Он и палатку мог поставить, и ужин приготовить, и коня почистить, и форму подшить, и вообще, был незаменимым человеком. Понятное дело, я его всячески поддерживал, по-товарищески делил еду и вино, а недавно подарил шикарную шаль, которую тот собирался отослать матери.

Дождавшись, когда к Джизаку подойдут четыре роты 6-го батальона и взвод облегченной батареи, Кауфман приказал выдвигаться дальше.

Как назло, ночью 26 апреля пошел сильнейший дождь со шквальными порывами ветра, а к рассвету вообще налетел ураган. Десяток офицерских палаток сорвало и подняло в воздух. Юрта Кауфмана, в которой генерал-губернатор лишь ночевал, также устремилась в небеса. Люди проснулись и, ругая погоду, принялись торопливо одеваться под холодным проливным дождем.

К семи утра дождь прошел, ураган утих, небо прояснилось. Но потоки промыли дорогу до такой степени, что войско едва двигалось. Обоз, так и вовсе, несколько раз застревал.

— Мы ползем, как вши по мокрому тулупу, — категорически высказался Некрасов.

Выдвигаясь вперед, мы проскакали вдоль строя, везде наблюдая одну и ту же печальную картину. Грязные солдаты ругались и толкали застрявшие телеги. Мне-то, на коне, было легко, а вот пешим бедолагам пришлось как следует пропотеть. Внимание привлекали полевые кухни, находящиеся при Александрийском полку. Я с нетерпением ждал, как они себя покажут и каков будет итоговый вердикт.

Временами дорогу пересекали распухшие от дождя речушки. Войско переходило их по пояс в воде. Да и нам приходилось поднимать ноги, чтобы не набрать в сапоги воды.

В Яна-Кургане показались вражеские всадники. Их было много, не меньше тысячи, но в бой они не торопились, лишь кричали и перемещались без всякой системы, стремясь нас напугать.

Два эскадрона гусар и три сотни казаков, одной из которых командовал мой друг Гуляев выдвинулись вперед. Неприятель сразу же отступил, не желая принимать боя.

Лазутчики сообщали, что Самарканд волнуется. Большая часть населения с нетерпением ждала русских, готовая присоединиться к России, но духовенство и знать продолжали призывать к войне и каре на головы нечестивцев. Слухи продолжали поступать противоречивые. Кто-то говорил о восьми тысяч врагов, а другие о том, что их не меньше пятидесяти тысяч и что отряд из Шахрисабса уже завтра подойдет к ним на помощь.

Самаркандские беки прислали письмо, в котором просили не идти дальше Яна-Кургана с тем условием, что мирный договор будет на днях выслан. К первому письмо приложили печати пять беков. Ко второму — девять. Третье, на третий день, заверило пятнадцать беков.

— Желание выиграть время бухарским эмиром становится все более ясным, — сказал Кауфман на завтраке, на который пригласил нескольких офицеров. — Ждать более мы не имеем права. Промедлим и встретимся не с пятьюдесятью тысячами неприятеля, а со ста пятьюдесятью.

Дорога шла перевалами через несколько возвышенных кряжей. День выдался жарким. Солнце казалось белёсым раскаленным пятном, посылающим убийственные лучи. Всех мучила жажда. Мы остановили, досмотрели и пропустили к отставшему войску джигита из Самарканда. Он вез письмо Кауфману, в котором беки сообщали, что из Бухары движется посольство.

И действительно, через некоторое время перед командующим предстал мирза Шамсутдин, который ранее два раза был в Ташкенте. Я его видел, он производил впечатление начитанного и честного человека. Но вместо деталей мира мирза достал какой-то путанный документ, составленный на персидском, арабском, турецком и таджикском языке одновременно и поднес его командующему, заверив, что завтра приедет посланник и привезет окончательный договор с печатью эмира. Мирза просил принять подарки и возвратиться в Яны-Курган. Документ, как могли, разобрали, Оказалось, что это хоть и мирный договор, но переделанный эмиром по своему, а вовсе не тот, который ожидал командующий.

Кауфман подарки не принял и приказал войску двигаться дальше. Кажется, весь этот спектакль начал его утомлять. Шамсутдин от горя чуть бороду себе не вырвал.

1-го мая, миновав пару брошенных аулов и урочищ, гусары выехали к переправе через Зеравшан. Многочисленная конница, так и не принявшая боя за все эти дни, отошла на противоположный берег. Но на нашей стороне реки остались отряды Садык-бека и Хайдар-бека, расположившиеся в четырех верстах ниже по течению.

Зеравшан можно было перейти вброд на отрезке, протяжённостью в три версты. Выше по течению в реку впадал полноводный приток, а ниже русло сужалось, набирая глубину и увеличивая скорость течения. Для переправы подходил лишь этот участок.

До неприятеля было около трех верст. На высотах за бродом стояли орудия в количестве тридцати двух штук. Двадцать из них сгруппировались по центру, остальные прикрывали фланги. Едва мы приблизились, они открыли огонь. Но неприятель стрелял отвратительно, снаряды долетали плохо, да и разброс оказался просто чудовищный.

— Если мы тут покрутимся до вечера, то бухарцы сами себя оставят без боеприпасов, — пошутил Андрей, хладнокровно держась в седле и внимательно осматривая вражеские позиции.

Некрасов, как и многие гусары, любил браваду. Он обожал с самым беспечным видом находиться под огнем, покуривая папироску и рассуждая о высоких материях, в то время, как вокруг земля вокруг взлетала в воздух. Меня такая черта одновременно и восхищала, и раздражала.

Смелость великая вещь, и крайне полезная. Тем более, когда командир показывает личным примером, что плевать ему на вражеские пули и снаряды. Тогда и нижние чины волей-неволей берут с него пример. Но все же подобное поведение выглядело рискованным. Кто будет побеждать, кто поведет гусар в бой, если тебя так глупо ранят или убьют? Я считал, что в офицере должно в равной степени сочетаться и смелость, и осторожность. Офицер должен себя беречь, но не из-за страха потерять жизнь, а из-за ответственности перед полком и своей страной.

— Мимо! — Андрей рассмеялся, когда очередной снаряд пролетел со свистом и взорвался в саженях тридцати от нас.

А между тем бухарцы окончательно озлобились, видя полное к себе пренебрежение. Они что-то кричали и суетились вокруг орудий. Я поманил их рукой, мол, давай, иди сюда, пообщаемся. Неожиданно Архип расстегнул ремень, привстал в седле и, приспустив брюки, показал им задницу. С той стороны берег буквально взорвался от возмущения и желание покарать неверных.

Для порядка отчитав Архипа, мы продолжали осматривать позиции неприятеля, запоминая детали. Между высотами склон опускался, образовывая седловину. Именно там, по центру, пролегала дорога на Самарканд. Справа местность казалась совершенно открытой. Слева виднелись топкие поля, густые ряды абрикосовых деревьев и тополей. На самой высокой горе виднелась древнее сооружение, часовня святого Чапана, покровителя пастухов.

Холмы сплошь покрывали густые массы конных бухарцев. Тут и там мелькали бунчуки и значки. Гремели барабаны, стучали бубны, гундосо выли трубы. Ближе к воде стояли цепи пехоты, а в просветах молодцевато гарцевали одинокие наездники, размахивая саблями и что-то крича.

Позиция бухарцев выглядела сильной, пехота и артиллерия стояли хорошо, но вот конницу их командующий разместил бестолково, без особого понимания.

Наше войско спокойно подходило по дороге и занимало заранее определенные позиции на границе поражения вражеских снарядов. Первыми, двигаясь в авангарде, к месту будущего сражения подошли гусары. В белой форме, белой папахе, на белом коне вперед вылетел полковник Пистолькорс, командир всех казаков. Показалась сотня хорунжего Гуляева. За казаками «подтянулась» пехота и артиллерия.