Дрянь Что мне сделать, чтоб ветер в моей голове наконец-то нашел хоть какой-нибудь выход, и не думать, не знать никогда и нигде ни единственный вдох, ни единственный выдох, как достать из себя, не ломая себя, крепко корни пустившую злую занозу, научиться держать взгляд проклятого дня, и погоду любить, не смотря на прогнозы, где живет и живет ли вообще эта дрянь, для чего каждый раз наступают рассветы, и, как черное с белым, на инь и на янь разделили меня, разбросали по свету, кто придумал до страха скукоживать нас, чтоб ослепли, оглохли мы и отупели, почему мы орем, сделав вдох первый раз и не терпим, когда нас макают в купели, кто придумал всю эту смешную байду, записал и назвал староветхим заветом, я, случайно упавшая в эту тюрьму, ненавижу до слез голубую планету. я жила на другой, очень яркой звезде, на которой не старятся малые дети, только вот заблудилась, и где теперь, где? среди тысячи тысяч потерянных светит. Про солнце у солнца не бывает выходных, сгорает, ничерта не понимая, кому в глаза с утра, кому – под дых, за тыльной стороной – передовая, зияют амбразуры денщиков, амброзии вынюхивают слабых, исподтишка укусами щипков, под небом, как на заднице у бабы, краснеют дни прыщавостью юнцов, созреют синяками ночи, грубо натрет бодягой утро до рубцов, скривит в презрении выцветшие губы, и, шаркая по скомканным следам, бездомным псом, вынюхивая кости, считая не по дням и по годам, а по числу зажатых зерен в горсти, вычеркивает нас в календарях, пришитых объявленьем на заборах, мы – пассажиры в разных поездах, в поломанных, товарняках и скорых, нам предлагают чай проводники в залапанных и сколотых стаканах, мы сами ставим на часах звонки, себя канонизируя в экранах, мы – плюшевые мишки без ноги, мы – мячики утопленные таней, нас на веревке, как грузовики, таскает малышня, а из гортаней невнятным комом "благородный" звук то шепотом, то Гавриилом выйдет, я в детстве плакала, читая про Му-му и убивала пулями навылет хозяйку , безответного раба и признанного классика, конечно, и я не понимала никогда ни волчью стаю, ни телячью нежность. у солнца не бывает выходных, и говорят, что солнце остывает, во-первых, это долго, во-вторых, никто из нас об этом не узнает. Саранка
Прощай, прощенья не проси, на воскрешение прошенных, сквозь пальцы оголенности, чужие прикрывают шоры, под снегопады под зонтом, по лужам на коньках и санках, язык, намыленный саранкой, и пустота под языком. Растрепан пух по берегам, и небо утопилось в речке, прилипла перьями к рукам несогласованность наречий, всё, до последнего пера, как кур подохших, ощипали, потом коптили и прощали за вымершее не вчера, и золотинкой в кулаке последнее зажато солнце, и сказкою о дураке пытались высушить болотце, гоняли глупых куликов, да с кочки прыгали на кочку, вымучивали к строчке строчку под низким сводом потолков, прощай, прощение оставь, пусть вместо камня сердце точит, перед глазами стаи точек, да из-за пазухи платочек и без обратного состав. Проспавшие сны стоять непросто на ветру, когда смывают берег волны, и волосатым пальцем сторно последнюю щелчком звезду- рассвет затеет чехарду, зима пока огнеупорна, капель стоит в очередях, прохожий, как аскет-монах, на дермантиновом сиденье в зачуханной трамвайной келье постится безысходным сном, постылых сумерек синдром размазывает серость улиц, пернатым пузырем надулись и голуби, и воробьи, огрызками ничьей любви бездомные свернулись псы, проспавшие чужие сны, на ход ноги хлебнув обманы собою созданных надежд, и шелухой набив карманы у перепутанных одежд, бегут смешно, полураздеты в запутанности простоты, спасаясь в паутинах света, такие же как я и ты соломенные человечки, сметая фонари на встречке, распахивает очи день, очередная дребедень, очнувшись, в голове шурует, и по лицу сползают струи, дыханьем спертым пахнут сбруи, на остановках, как статуи, закутанные плотно в тень, неузнанные потеряшки на серых треплются столбах, покой надуман и неряшлив, затрещиной от настоящих, прошедших, будущих минут мелькают вспышки там и тут, а всем мерещится – живут. |
