- Мам, а что мы сегодня будем делать? Праздник будет? - раздался Мишкин голос снизу.

- А то. Купим торт, позовем всех твоих друзей, бабушку и Анфису и устроим конкурсы.

- Какие конкурсы?

- На самый красивый журавлик из бумаги, - уверенно ответила я. - Это не сложно, девочка из ютуба нас всех научит.

За свою улетность денег не

беру. А за красоту – тем более.

Кунг-фу панда

- Я тебя люблю.

- А я тебя ненавижу, - сказал Олег, накрыв подушкой голову.

- Этой ночью ты был хорош!

- Все вы, женщины, одинаковые. Использовала меня, чтобы забраться ко мне в трусы, а потом выясняется, что тебе было нужно только одно – бумажные журавлики… Изыди, Сатана! – В мою сторону полетела подушка, и я со счастливым визгом отскочила к двери.

Несмотря на то, что спать мы так и не легли, я чувствовала себя невероятно бодро. Всю ночь мы втроём с Олегом и Анфисой складывали благородных бумажных птиц. Сначала под сериал, потом под разговоры, дальше под бутылочку вина и в конце под суицидальные мысли и перспективу выйти в окно. Лучше всех искусство оригами познал Олег. Его усилиями мы и собрали красивое четырехзначное число. Целую тысячу и еще один на удачу.

Плотно утрамбованные журавли лежали в коробке из-под телевизора, которую я еле запихнула в багажник такси. Зачатки совести не позволили просить Олега отвезти меня в офис: сегодня был первый день его отпуска, и муж мог наконец отоспаться. Я же, наэлектризованная от двух чашек кофе и адреналиновой тарзанки в предвкушении собственного триумфа, мчалась утереть нос всем чешуйчатокрылым и одной Гадюке.

- Яночка, а почему так рано? - спросил дядя Гриша  с порога. Стрелка часов едва миновала цифру семь.

Я решила не рассказывать о том, что не ложилась спать вовсе и приехала так рано, лишь бы грешным делом не вырубиться за завтраком. Иначе бы меня не поднял и самый мощный будильник.

- Кто рано встает, тому Бог подает, дядя Гриша.

- Ага, - устало ответил он, - у одних забирает, другим подает, какой хороший Бог. Пустите меня на небо, уж я там шороху наведу!

- Дядя Гриша, - решила перевести я тему, боясь, что старик разнервничается и схлопнется от инфаркта у меня на глазах, - у вас очень красивый свитер, это Кензо?

Он опешил.

- Нет, какого еще Кензова, я чужие вещи не ношу. Это мой, мне Людка в комиссионке купила, это еще когда я в ГДР служил. Фирма! Сейчас таких не вяжут!

«И слава Богу», - пронеслось у меня в голове, когда я рассматривала цветастую рапсодию на груди дяди Гриши , целомудренно прикрытую старым твидовым пиджаком. В каком-нибудь Берлине этот образ подошел бы художнику или поэту, у нас – выдавал в тебе городского сумасшедшего. Для полноты картины не хватало, чтобы охранник напялил на себя шапку-петушок и дарил безмятежные улыбки прохожим.

С этими мыслями я поднялась в свой новый кабинет, запихнула коробку с долбаными птицами за стол и выдохнула. Так как я планировала работать здесь и дальше (а также построить карьеру, свергнуть с престола Гобру и захватить мир), мне следовало начать обживаться. Кружка из сумки перекочевала из сумки на полку. Пачка печенья курабье – в выдвижной ящик. Туда же ежедневник, стикеры и календарь с котиками. Когда освоюсь получше, то повешу на стену плакат с феминистическими лозунгами, а пока хватит и семейного фото.

Я сгребла все лишние, не касающиеся меня вещи, в свободную коробку, открыла шкаф и замерла. Внизу стоял огромный мусорный пакет, такой, в котором серийные убийцы трупы запаковывают: высокий и плотный. Судя по тому, как топорщились его углы, в пакете лежали острые фигурки из бумаги. И залезая внутрь, я догадывалась, что увижу там не самолетики и не лягушат.

Журавли. Тысяча корявых, куцых, подбитых журавлей лежали передо мной, виновато выпячивая кривые крылья, дескать, мы просто бедные птицы, Яна, мы тут вообще ни при чем.

Ай да Гобра! Ах ты ж, сучка ты крашена!

Дала мне невыполнимое задание и спокойно пошла спать, зная, что от моего провала ничего не изменится, и инфоцыганка Прутковская получит своих птиц на фарфоровом блюдечке. Точнее, в жлобском полиэтиленовом пакетике.

Я непроизвольно скрипнула зубами. У Гобры, должно быть, очень унылая жизнь, если она пытается раскрасить ее таким затейливым способом. В руках у меня оказался журавлик: пухлый, сложенный из плотной желтой бумаги, с изогнутым хвостом он больше походил на пациента тубдиспансера, чем на гордую птицу. Один, второй, третий – все они собраны наспех, кое-как, и это было видно с любого расстояния. Стерва во мне умоляла оставить все как есть и посмотреть на перекошенное лицо гадюки, когда Прутковская завернет обратно  декорации к фотосессии и откажется оплачивать счет. Перфекционист и адекват умоляли разобраться и уничтожить этот позор великого искусства оригами.

Впервые в жизни победила адекватная сторона натуры. Я перекинула за спину здоровенный пакет и пошла вниз, в помещение, служившее складом для декораций и реквизита. Оглядевшись по сторонам, я попыталась убедить себя, что после моей работы тут стало значительно чище, но напрасно. Кажется, в мое отсутствие (батюшки, меня не было каких-то двенадцать часов ) на склад прибежала сотня лепреконов и перерыла все вверх дном в поисках золота. Иначе объяснить этот бардак я не могла.

Я поставила мешок в угол, села на стул и огляделась. Если меня снова попросят навести тут порядок, я сдохну. Сначала сдохну, потом приберусь и под конец уволюсь. Или наоборот, неважно. И плевать, что няню мы уже оплатили на месяц вперед, обязательно уволюсь. Наклонившись вперед, я оперлась руками на пакет с птичками. Колючие, но удобные, они, подобно креслу-груше, приняли форму моего тела. Голова уткнулась в шуршащую бумагу. Было тихо. Немного колко. И очень хорошо.

Я подумала, что нужно поставить будильник на пятнадцать минут и посидеть здесь в одиночестве, кажется, даже потянулась к карману джинсов, но веки закрылись прежде, чем рука вытащила телефон из штанов.

Через пятнадцать, максимум двадцать минут я продрала слипшиеся глаза и еще раз поблагодарила себя за то, что не крашусь по утрам. Если бы мое лицо было расписано хайлатером, бронзером и прочими штуками, названия которых годятся для оккультического сеанса, то я бы была похожа на зомби. Того самого, с оккультического сеанса.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Достав мобильник, я посмотрела на время и замерла.

В смысле начало двенадцатого?! Начало двенадцатого какого дня, и сколько суток я провалялась в подсобке???

Неловко переставляя ноги и поддерживая руками стены, я помчалась вперед с грацией норвежских биатлонистов; после сна меня еще шатало, выглядела я удручающе, соображала и того хуже. Иначе бы зашла в уборную и привела себя в порядок. Вместо этого я побежала в кабинет, придумывая на ходу причины для своего опоздания одна другой тупее. Добравшись до нужной двери,  замерла, прочитала очень короткую молитву вольного содержания, одернула флисовую рубашку и… услышала крик.

Не Катин.

Не Сашенькин.

И очевидно, что не мой.

Там, за стеной, отделяющей меня от кабинета, сердитый мужской голос расписывал на все лады плюсы и минусы демократического строя США. Или возмущался нерациональным использованием сибирских лесов. В общем, что именно он вещал, было не расслышать. Зато я сразу поняла, что говоривший мужик… картавил.

Изысканно и очень сексуально! Последнее слышалось мне только в том случае, если бы орал В.Г. на Катеньку, иначе высказывание о сексуальности голоса начальника я забираю обратно. Мое слово не воробей, мое слово журавль – что не так, на фиг с пляжа прям на склад в черном пакете, в котором маньяки трупы транспортируют. Там как раз один такой имеется. Не труп. Пакет.

Носок кроссовка слегка пнул дверь, та со скрипом отворилась, и на меня уставились три пары глаз. Одни напуганные. Одни красные, то ли от слез, то ли от напряжения. И одни сердитые. Ох, как же шла Игнатову его злая моська, так их всех, мой картавый чертенок! Фас! Куси, Гобру, куси!