– Да страшно мне над тобой смеяться. И ты тут – один. Без этих фобий, – кашалот по-человечески задумчиво взглянул на человека. – Так что с историей?

– Историю давно не читал. Вернее, не вчитывался. Времени не хватает. Работа, соцсети, стрессы сплошные… – признался человек кашалоту. Или сам себе?

– Вот-вот, одна стриктуфобия. Ты даже по поводу возможного стресса стрессуешь. Ну какого коралла? – пожевал ультразвук кашалот.

– Да метаболизм его знает. Ну правда, не знаю я.

Откровенность гомо сапиенса кашалоту приглянулась.

Он же млекопитающее прямое, да и страхам не чужд, хоть и крупный. Сам не раз пугался, когда нежность кабеля за щупальца кальмарихи принимал. Такого наслушался…

– Слушай, я же кашалот. Просто большой. Ты что от меня хочешь услышать? – фыркнул кашалот.

– Просто поговорить. Выпустить пар. И фобии. Развелось тут, психологов не хватает на каждую, – человеку уже хотелось дышать, хотя кислорода ещё хватало. За человека говорили его страхи. В глубине всё становится на свои места, когда дышать хочется, а над тобой сто метров. – Ты вот как борешься со страхами?

– Да никак. Просто внутрь себя смотрю. В глубь. Там всё понятно. Либо выплывешь, либо нет.

Диалог длился минут десять. Столько человек может под водой пробыть на одном вдохе. Технически. А на самом деле – несколько тысяч лет. Время быстро летит. Вода плотнее обняла Землю, посмотрела бирюзой в космос, затем посмотрела внутрь, вглубь, в зрачки вулканов, континентов, тектонических плит. Потом просто обняла Землю плотнее.

Есть такое лёгкое и комфортное хобби – нырять без акваланга. Фридайвинг, если по-русски. В океане. Неглубоко. Новозеландцы же вообще без северной башни. Один из них – Уильям Трубридж – так и сделал. Перекрестился и нырнул в свободное погружение на сто двадцать четыре метра. В хорошем месте – на Багамах. И Алексей Молчанов вдохнул – и на сто тридцать.

Я тоже нырнул как-то.

В жизнь.

Первые два метра шли легко. Бирюза вверху светит родителями за ручку. Детский садик накрывает кислородным куполом манной каши и овсянки. Шкафчик свой, с жирафом. Шея длинная, с тёплыми пятнами по дереву. Шершавая. Без заноз пока. Утренники зимней свежести бумажных снежинок. Серый волк из картона, зубы мягкие. Усато-полосатые матрасы детёнышей тигровых акул плавают вокруг.

Следующие три метра – розовым бантиком на линейке с шариками первого сентября. Дышал в основном мелом, чернилами на пальцах и старательным букварём в начале строки линейной тетрадки. Потом первые шалости свежестью только что окрашенной парты вдохнулись. Ручка Bic из прозрачного пластика, как трубка аквалангиста, смешным кислородом в щёку школьника через парту осьминогом из обслюнявленного комка промокашки плюнула. И не раз. И в ответ скомканная медуза прилетела.

Ещё три метра средних классов проплыли подмигиванием записок одноклассниц и чёрно-белой формы, крестиком замеленной метелями декабря тряпкой в доску учительнице спиной к классу. Плавно пролетели, никто не помнит.

Старшие классы стали глубже: правилом буравчика в водоворот учебника физики, баскетбольным мячом в физкультуру. Ещё метра на три. Кислород плещется в крови. Не понимает, куда ему впитываться. Скачет, как скакалка во дворе, футбольный мяч пинает грядущей глубиной.

Выпускной ещё как минимум метр сплавал. С вином тайком, уже не первыми поцелуями поверхности океана на ярких плакатах на стенке ярко-пляжного загара. Песком экзаменов на школьный аттестат упав.

Несколько метров вуза плеснули безудержным весельем шпаргалок и лекций в маску. Тогда ещё обычную, без всяких уровней защиты и с манту на страже. С картами мира на столе преферанса во дворе. С пулей чернилами, а не имейлами.

Дальше началась лёгкая, управляемая через резюме паника будущих работодателей. Что с этим дипломом делать? В какую стопку его засунуть, даже если красный? Начались спорадические движения пузырьков звонков. Куда всё-таки плыть – вниз по плану или непонятно?

Сомнения рассеялись на следующих десяти метрах закатами и рассветами «Экселя» в мышку кликом. Пришлось руками раздвигать плотные массы воды, чтобы вплыть в рабочий график и в похвалу начальника.

Затем пошли волны глубоких отношений с рыбками и акулками. Они же тоже по-разному плавают. То вверх зубками, то вниз хвостиками в ветер. Но самая главная линия плавника всё равно оказалась под рукой. Крепко в руках держалась сначала. Мелкие рыбки стайкой плыли рядом. Ненадолго. Потом расплылись, но всегда рядом.

На сороковых метрах началось самое интересное. Кислород наконец-то понял, как кровь сатурацией насыщать. Как гемоглобином положить на гипоксию. Нежностью эритроцитов раствориться в плазме крови. А далее – вопрос. Обратно или дальше – в глубину? Без акваланга и ласт. Да ещё кашалоты вокруг.

Ну, тут только каждый сам себе ответ может дать.

Я – дальше.

Навеяло долгим разговором с непосредственными, как роса, эмоциями и энергичной, как Балаковская АЭС, искренностью в тёплой компании друзей. В редкие подснежники на московском асфальте карантинных встреч. Про важное. Про счастье. Женское.

Как обычно, я задумался. Дурацкая привычка, всё пытаюсь избавиться. Пока не смог. Восемьдесят пять миллиардов нейронов не позволяют.

Есть такой цветок, спатифиллум (Spathiphyllum). Прозван «женским счастьем». Род Спатифиллум включает около сорока видов многолетних вечнозелёных растений. А счастье для каждой разное.

Как триллион звёзд галактики Андромеды.

Нет шаблона или алгоритма. Как в big data. Даже бинарные деревья, только если скандинавские, не всегда подходят, тем более если сортировкой пузырьков через хеш-таблицы[2]. Пойди разберись в этих восьмистах миллионах солнечных масс[3] порывов, импульсов, импетусов.

Есть же стандартные рекомендации растениеводов. Ну например.

Полив очень важен.

Объятиями горячего ветра в ушко, поцелуями чаек в океаны глаз. Просто вовремя шлёпнуть каплями дождя по крыше. Кисть художником в руках подержать. Ситец погладить, чтобы не мялся. Анну Каренину приятным томом Толстого улыбнуть, чтобы не прыгала куда не надо и в метро в карантин не канала, хоть и с книгой. Вронского альтер эгом укорить. Сказать: «Лёха, ну ты же не Джеймс Бонд, замужних постоянно книжнить, хоть и граф. Да отпусти ты Анну, зайди уже в тиндерное княжество».

Ещё нужно правильное освещение.

Выключить синий телик, оторваться от жёлтого пива и пенной газеты. Включить глаза и просто посмотреть, как Дональд Раст, на мир вокруг – зеленью деревьев, шумом пум и весом панд. В Марианскую впадину зрачками упасть, чтобы кашалоты не смогли донырнуть. Врубить кольцевой ускоритель синхротрон MAX IV лучом нежности[4]. Просто лампочку вкрутить, если сгорела. Свечу романтично зажечь, даже если спираль не пашет, или поднять жаворонка за жабры и сирень с утра нарвать.

Третий научный ботанический совет – поддерживать среднюю температуру.

И в чём сложность? Поддерживать, обняв, ту, что рядом? А не винный бокал? В эфиопский Даллол, самое жаркое место на земле, где средняя температура 34,4, если не сгонять в обнимку, то хотя бы в экран кликнуть носом и рассказать, что есть такое. У человека же средняя – 36,6. Это всё равно больше. Тимбукту ткнуть Сахарой в утренний кофе. С салфеткой вместо манускрипта на блюдечке. Чтобы чёрных пятен не осталось. Мыть-то посуду – кому? Посуду, кстати, тоже можно нежно потереть иногда, чтобы не копилась.

Согласен, есть, конечно, спатифиллум ложновидный. Который счастлив только горами пакетов из ЦУМа или «Хэрродз». Ну ок, будет этих пакетов в восемь с половиной километров высотой, с Канченджангу, и что? Эльбрус нервно закурит от зависти в инстаграме? Да летал он гордыми вершинами на горизонт.