— Эдмунд? — вяло позвал он, уверенный, что всё ещё спит, и в то же время страстно желающий, чтобы происходящее оказалось явью. От одной мысли, что Эдмунд рядом, ему становилось гораздо лучше, словно бы страшная рана начала затягиваться.

— Нет-нет, ты меня с кем-то путаешь… Меня зовут Маркус, — паренёк поднял голову, и Каспиан тут же понял: перед ним действительно не Эд. Маркус тоже был худым и темноволосым, но его глаза оказались зелёными, а черты лица более мягкими… Он разительно отличался от Эдмунда, и теперь Каспиан это увидел.

— Прости, — выдавил он, чувствуя, как ему снова становится трудно разговаривать. Энтузиазм и желание поскорее поправиться умерли, так и не успев толком зародиться. — Я спутал…

— Ничего страшного! — Маркус вскинул руки. — Но ты лучше не разговаривай, хоть ты и идёшь на поправку, силы тратить не стоит.

Каспиан откинулся на подушку, ощущая, как в нём что-то снова сокрушительно ломается.

После этого он потерял счёт дням, проведённым в «лазарете», но Маркус оказался прав: Каспиан действительно начал выздоравливать. Рана постепенно затягивалась, и вскоре он даже мог вставать и ходить. В гущу битвы Каспиана всё ещё не пускали, но он помогал, чем мог, и его любимым занятием стал контроль за состоянием оружия на базе.

Однажды, когда Каспиан собирал автомат, к нему подсел тот самый Маркус — как стало понятно, он был кем-то вроде штатного фельдшера, но когда не было кого лечить, он выполнял и другие задания.

— Командир сказал, что совсем скоро вернёшься на поле боя, — с непонятной эмоцией произнёс он. Каспиан кивнул, не отвлекаясь от своего занятия. Маркуса назначили его лечащим врачом, если так можно выразиться, и за это время у них сложились не то чтобы дружеские, но нейтрально-приятельские отношения. Маркус отчего-то полюбил компанию Каспиана, а тот не возражал, но и не особо открывался. — Ты когда был в бреду, постоянно звал какого-то Эдмунда. Кто он? — Маркус пытливо уставился на Каспиана, попутно доставая из кармана сигареты и спички. В армии многие курили, и Каспиан тоже; запах табака ему не нравился, но курение было необходимостью в такой ситуации.

Каспиан чуть не уронил приклад автомата.

— Он мой брат, — заученно ответил он ещё по казармовской привычке. В сердце что-то перевернулось, а навязчивые мысли снова заполонили сознание. — Не поделишься? — сдавленным голосом спросил он Маркуса, кивком головы указывая на пачку в его руках.

— А… да, конечно, угощайся, — Маркус протянул Каспиану сигарету и коробок спичек. Вскоре дым проник, кажется, в мозг, отравляя и в то же время отрезвляя сознание. Для Каспиана курение стало панацеей от своих собственных чувств.

Потому что, вспоминая свои сны, он до дрожи боялся, что Эдмунда больше нет.

***

Главная улица Лондона впервые за несколько лет наводнилась цивильными. Люди радовались, прижимали руки к сердцу, кричали и приветствовали идущих солдат. Каспиан находился в эпицентре всего этого действа, но ликовать ему отчего-то не хотелось.

Вместо этого он озирался по сторонам, высматривая в толпе до боли знакомую темноволосую худощавую фигуру. Конечно, на первый взгляд, в этом столпотворении невозможно было кого-то выцепить, но Каспиан знал: находись Эдмунд здесь, он бы уже это почувствовал. Но знакомый трепет в сердце не спешил появляться, и поэтому крики счастливых людей стали для Каспиана похоронным маршем.

Война закончилась, и выжившие солдаты вернулись в родные города. За несколько лет сражения Каспиан успел вытянуться, стать крепче и выносливее, получить звание штаб-сержанта и пристраститься к сигаретам. Рана в боку напоминала о себе лишь шрамом: у Каспиана теперь их было в общем и целом не меньше семи. Впрочем, если раньше он воспринимал ранения как что-то страшное, то теперь его отношение к подобному стало куда более циничным. Война меняет людей: каждое тело, каждая пулемётная очередь оставляет неизгладимый след на сердце. Изменился и Каспиан: он чувствовал это, хотя подтвердить данный факт было некому.

Неизменным оставалось только одно.

Никто из солдат не задумывался о том, чтобы маршировать строем в ногу: все шли, как им заблагорассудится, радуясь победе и предвкушая встречи с родными и близкими. Каспиан тоже надеялся на это — ровно до того момента, как попал в эту счастливую, но чужую толпу. Эдмунда здесь не было, в этом сомнений не оставалось, и голубое небо над Лондоном, кажется, начало сереть, когда Каспиана настигло понимание. Его надежда, такая трепетная и робкая, жившая в нём в течение всей войны, ломалась, и каждый её осколок больно резал и без того измученное сердце. Каспиан огляделся: он был не единственным, кто, кажется, потерял желание жить. Некоторые солдаты тоже шли, понурив головы, и Каспиан догадывался, почему: Лондон перенёс огромные потери, и, возможно, эти несчастные знали, что их здесь больше никто не ждёт. Что же, Каспиан чувствовал примерно то же самое. На фронте он нередко поднимал дух утратившим веру товарищам, но теперь у него не осталось моральных сил на подобное.

Его бы кто утешил; но, к сожалению, от подобного ещё не изобрели лекарство.

Каспиан еле выдержал до того момента, как шествие постепенно разбредалось кто куда. Некоторые солдаты ринулись в толпу к своим близким; несколько женщин с криками бежали к военным, высматривая мужей, братьев и сыновей. Каспиан обернулся на счастливый крик: худощавая девушка с двумя светлыми косичками обнимала Питерса, солдата, с которым Каспиану довелось воевать плечом к плечу; он же прижимал её к себе, будто бы она была самым ценным, что у него есть. От этой картины стало паршиво. Каспиан не привык завидовать, но сейчас всё его существо разрывалось от этого гложущего чувства.

Не понимая, что он делает, Каспиан подошёл к случайному прохожему. Им оказался пожилой мужчина лет семидесяти. В толпе он никого не высматривал — лишь улыбался сквозь слёзы и шептал, кажется, слова благодарности. Заметив Каспиана, он посмотрел на него невероятно добрыми и не по возрасту сияющими глазами.

— Такой молодой, а уже герой, — старичок улыбнулся ещё шире, а Каспиану отчего-то стало совсем паршиво. — Тебе что-то нужно, сынок?

— Я хотел узнать, где находится медицинский колледж, — выпалил Каспиан, пока собственное здравомыслие не заставило его одуматься.

— Да недалеко, иди по этой улице, а возле лавки свернёшь направо, — старик сразу стал куда более серьёзным. — Да вот только…

— Что-то произошло? — дрожащим голосом спросил Каспиан.

— Да ведь разбомбили его, считай, через неделю после того, как в Лондон вошли войска, — старичок грустно улыбнулся. — Прямо во время занятий. Бомбы совсем рядом упали…

— И… никто не выжил? — Каспиан почувствовал, как его сердце не разбилось, нет — оно буквально разорвалось на мелкие частицы, попутно истекая кровью. — Все погибли?

— Те, кто там находился — да, — старик совсем понурился, будто бы и не было радости от победы. — А у тебя там кто-то из родных учился, сынок?

— Брат, — прохрипел Каспиан. Воздуха становилось всё меньше, а сознание и вовсе отключилось, отказываясь воспринимать услышанное. Эдмунд же не мог?..

— Мне жаль, — старик опустил голову, но Каспиан уже его не слушал.

Ноги сами несли его в указанном направлении, и противиться этому Каспиан не мог. Желание удостовериться в том, что происходящее — не страшный сон, съедало его изнутри, заставляя бежать, не жалея сил. Каспиан расталкивал людей, в кого-то врезался, перед кем-то мимоходом извинялся, но это его совершенно не волновало.

Он остановился, только когда перед ним предстало полуразрушенное здание. В том, что это именно то, что он искал, сомнений не оставалось: Каспиан чувствовал, что попал куда надо. Колледж встретил его пустыми глазницами окон и выбитой дверью с полуобвалившимся косяком. Каспиан в нерешительность шагнул вперёд. Под ногами захрустели осколки, а сапоги покрылись пылью: здесь явно никто не убирался с тех пор, как здание рухнуло под бомбами. Дыра, где должна были располагаться двери, напоминала осклабленную пасть неведомого чудища, но Каспиан без страха шагнул внутрь: терять ему уже было нечего.