Когда мы уходим —
Что остаётся от нас?
Неужели одни лишь могилы?
Неужели он так безысходен —
Тот божественный час,
Что познать не смогли мы?
Неужели и вправду:
На пока, не навек
Мы — на дереве слабые листья?
Ради бога, не надо:
Это низкий навет
На бессмертие истин!
Удивительность жизни!
Ты мудрей и всесильней смертей,
А в любви — превращений царица.
Вновь в руках меня стисни,
Брось в горнило страстей —
Всё должно повториться!
Пусть и радость, и горе,
Бренной жизни восход и закат
Возродятся, как Фениксов стая,
И в пьянящем задоре
Златоперстый Слепой Музыкант
Вновь симфонии выдаст блистанье!
И почую я снова
И красу, и безбрежность полей,
Рек чешуйные блёстки,
Соловьиное слово,
И курлычущий всхлип журавлей,
И предзимья наброски…
Мне не надо спасенья
Опавшей безлико листвы,
Мне не надо возврата,
Лишь бы ветер осенний
Нёс чистые лики весны
На кобылах крылатых.
Ивы! В плаче-печали
Не свисайте ветвями ко мне —
Ни к чему сожаленья,
Лишь бы ваше молчанье
Проникало в молчанье камней, —
Вы — моё обновленье!
Грязь прикинулась звёздной высью,
Дума чёрная — светлой мыслью,
За нарядность сошло нагое,
И представилась счастьем горе,
Показалась неволя раем,
Обозначилась тюря — чаем,
Там, где кривда, примстилась правда,
Записалась пером кувалда.
Притворилось коварство честью,
Тень наветная — доброй вестью,
Обернулась молвой базарность,
От похвал расцвела бездарность.
Что же с нами случилось, боже,
Если в зеркале уж — не то же,
А в мечтах завелась угрюмость,
Зреет старость и вянет юность?
В перемен роковой богеме
Затаился недобрый гений.
Стало ясно мне утром этим:
Мы себя, потеряв, не встретим…
Опять туман на сумрачном Бештау…
Уступы вековечные багря,
Холодная июньская заря
Прошлась росой по сонному каштану.
Но минул час — и нет уже тумана,
Лишь облака разорванно летят
И небеса ожившие глядят
На пять голов земного великана.
Долины расплётенная корзина,
Эола арфа, трав зелёный плед…
Но дорог этот край невыразимо
Мне тем, что так любил его поэт.
Я снова здесь. Нелепая болезнь
Случайно привела меня к Железной,
Но жизнь его, как прерванная песнь,
Давно звала из сумеречной бездны.
Я рано был бедою ослеплён,
Я в детстве знал недетские печали,
Но вот он, клён — его встречавший клён,
Чьи ветви думы вечные качали!
Пора свои печали завершать:
Своя утрата — это ли утрата?
Я счастлив тем же воздухом дышать,
Которым он дышал и жил когда-то.
И для меня особый альпинизм —
Бродить по тропам в утреннюю пору,
Где он лечил проклятый ревматизм
Упрямым восхождением на гору.
И пусть твердят о нарушенье правил,
Мартынов-де был колкостью задет —
Он ничего России не оставил,
Лишь пулю — ту и тот лишь — пистолет.
Убит… Ещё один. Нелепый случай —
Прибытие актёра на Кавказ?
Поэты гибнут смертью неминучей
От зависти преследующих глаз.
Но эта смерть — из тех, когда нельзя
Не думать об искусстве лицедеев.
Спектакль у них на славу удался:
Убит? Убит! Иначе, чем Рылеев.
И не сокрыться тайному во мраке —
Пусть грудь не выест заговора гарь:
Наёмником убит поэт. «Собаке —
Собачья смерть», — промолвил государь.
Вот мостовая, знавшая его,
Вот домик, ставший маленьким музеем,
Мы на него отчаянно глазеем,
Не находя такого ничего.
Но там, внутри, он думал и творил
Большой роман о странном офицере,
Который, не мечтая о карьере,
Героем стал, хоть свет не покорил.
И то, что вечно, вовсе не старо:
Пусть этот миг не вечен под рукою,
Но белое невечное перо
Всё ищет встречи с вечною строкою…
