I стане на левадi.

Не треба буде лiзти у болото,

I бздiти, мов шпiон в тилу врага.[1]

Лесь Подервянский. "Павлик Морозов"

В пустом доме пахло пылью, но что-то чистое было в самом этом запахе. Светлая, легкая на подъем деревенская пыль тоненьким слоем покрывала пол, столы, подоконники, немногочисленные старые шкафы и три табуретки (мебель, что получше, разобрали родственники).

Андрей сбросил со здорового плеча тощий рюкзак. Его правая рука все еще висела на перевязи, но в остальном физических нагрузок он не чурался.

Он горячо поддержал идею переезда в Хоробров, где жил Костя. Дом, который нашел им епископ, принадлежал старику, умершему восемь лет назад. Монастырь ссудил их веником, совком, ведром, ветошью, спальниками и некоторым количеством посуды.

Ввиду спартанской обстановки уборка прошла быстро и легко: обмели паутину по углам, протерли пол и запыленные поверхности, включили по новой газовые вентили и насос, прокачали застоявшуюся воду — аминь, готово.

Деревня обогревалась и освещалась биогазом, получаемым из… э-э-э… отходов метаболизма. Длинные черные баки как раз и служили генераторами этого биогаза, при том же монастыре, то есть свиноферме, его выработка шла чуть ли не в промышленных масштабах. Там же была и электростанция, на том же газе работали домовые теплогенераторы. Горел этот газ не таким чистым и жарким пламенем, как городской, много коптил, но Андрей, неприхотливый то ли по природе, то ли в силу воспитания, не жаловался, и Антон тоже молчал. Да и не так уж плохо здесь было: главное, очень прилично ловилась Сеть.

Закончив уборку, они постелили себе на полу и распаковали еду, полученную также в монастыре. Холодильника в доме не было, только пакет с термоизолятом, и доминиканцы, видимо, приняли это в расчет, выдавая паек: пачка чая, пачка сахара, шмат соленого подчеревка, пять кило картошки, полбуханки черного хлеба, десяток сырых яиц.

Андрей велел Антону чистить картошку, а сам принялся топить сало на сковороде и греть воду для чая, напевая при этом какую-то украинскую песенку, в которой, насколько мог понять Антон, речь шла о разнице темпераментов блондинок и брюнеток. На словах "Чорнява чи бiлява — щоб лиш поцiлувала"[2] выяснилось, что картошку чистить Антон не умеет.

— А как же ты жил? — изумился Андрей.

— Дома прислуга была, — Антон пожал плечами и снова сунул в рот порезанный палец. — В общежитии — столовая. А в бегах я чищеную покупал.

— Ладно, за салом последи. — Андрей отдал ему вилку, а сам пошел за перевязочным материалом для порезанного пальца.

Дочищать картошку он не стал — только домыл и нарезал довольно неуклюжими, толстыми ломтями. А впрочем, когда она прожарилась, запах пошел такой, что Антон решил: неважно, как это выглядит — щоб лиш поцiлувала.

— А почему здесь так не любят москалей? — спросил он, запивая пищу богов чаем.

— Не любят? — удивился Андрей. — Да нет, здесь еще нормально. А не любят — ну кто оккупнтов любит-то? Особенно тех, на чьей броне упыри подъезжают?

— Но ведь… не дураки же эти местные. Чтобы эпидемию хотя бы застопорить, нужно было действовать вместе. И быстро. А здесь же был князек на князьке…

Рот Андрея исказился на секунду. Он почти не выражал эмоций лицом, и внезапно Антон понял, что дело тут не только в самоконтроле. Несколько секунд Андрей молчал очень выразительно. Потом глухо сказал:

— С тебя, конечно, какой спрос, ты школота еще. Умненькая, но школота. Что в тебя налили, то и бурлит в головенке. Но за порогом этого лучше не говорить. Нарвешься на… такую же школоту.

Антон вспыхнул. Уж чем-чем, а бездумной кастрюлей для чужих идей и мнений он не был! Уж кто-кто, а Андрей должен был это понять!

— Ну, ты, что ли, просвети меня, где я ошибаюсь, — сказал он как можно спокойнее.

— По факту — нигде. А по сути — это ваш лысый фюрер бомбил Киев, Днепр, Винницу… Это ваши войска уничтожили центральную власть, а потом еще растаскивали орор по всей оккупационной зоне. И после этого говорить, что у нас тут сели князьки… Что нам на головы ради нашего же блага Штерна посадили… — Андрей покачал головой. — Знаешь, взрослый сдержится, а вот от ровесника можешь и в чайник достать. В этих краях до сих пор кое-где томаты машинным маслом удобряют.

— Зачем? — изумился Антон.

— А чтобы пулеметы не заржавели. Стрелять из-за этого никто не станет, но место больное.

В дверь стукнули. У мгновенно вскочившего Андрея, как по волшебству, в левой руке оказался пистолет.

— Кто?

— Свои, — прогудел из-за двери Костя.

— Так, уси свои, — подтвердил более высокий голос семинариста брата Мартина.

Замка на двери не было, эти двое могли войти и так. Андрей оценил деликатность и оружие спрятал.

— Добро пожаловать.

В одной руке отец Константин нес связку сушеной рыбешки. В другой — канистру пива.

— Я хотел самогонки принести, — сказал он, опережая вопрос. — Но этот католик уломал меня взять пиво.

— Спасибо католику, — Андрей подвинулся на спальнике, чтобы пришедшим было куда сесть. — Я водки в поезде нализался на сто лет вперед.

— А я надышался, — вставил Антон.

— Хлипкий нынче инсургент пошел… — вздохнул Костя.

Из безразмерной ветровки брата Мартина появилась стопка пластиковых стаканов — не то чтобы одноразовых, но все-таки говорящих о бренности бытия всем своим видом.

— Значит, так, — сказал Костя, слизнув пену с усов. — Ты, Антоныч, заходишь завтра ко мне прямо с утра, в девять. Вас, пане террористе, я тоже приглашаю. Если хотите.

— А то можно к нам, — подмигнул Мартин.

— Я подумаю, — кивнул террорист.

Опустошили стаканы, разлили по второй. Антон не успевал за старшими, да и гнаться за ними не хотел. "Джон Ячменное Зерно" разочаровал, послевкусие после него оказалось какое-то затхлое. Подкопченная сушеная рыбка была интереснее.

— А вообще, — Костя сменил тон, — ты как дальше? Подлечишься, восстановишься — и опять пойдешь варкоту рубать?

— Не совсем. Но в конечном счете — да. Они ведь не уйдут сами.

— А Антон?

Андрей посмотрел в его сторону. Они раньше как-то не обсуждали, что будет, когда Андрей выздоровеет.

— Я решил… — Антону почему-то нелегко дались эти слова, — идти с ним.

Костя сморщился — будто пиво внезапно прокисло.

— В боевую группу?

Антон кивнул.

— Ты сдурел? — без лишней дипломатии спросил священник у террориста.

— Я был младше, когда начинал. И бойца из него все равно не выйдет, не волнуйся. Он по натуре — "кузнец". Ну, мастер по документам и взлому.

Почему-то Костю эти слова не обрадовали.

— Я не знаю, что это был за человек, который тебя в пятнадцать лет боевиком сделал. Но ты-то сам чем думаешь?

— Это был хороший человек, — тихо сказал Андрей. — Тебе такой и не снился. А я думаю, что Антон способен сам решать.

— Да понятно, — сказал Костя, — что он решит. Попал в сказку, стал героем…

Антон глотнул еще кисловато-горького пива. Смешно, он почти теми же словами и думал.

— Я раньше в сказку попал. Когда меня на лопату посадили.

Костя ничего не ответил. То ли не смог, то ли не захотел. Андрей перехватил инициативу:

— Трудно стать священником?

Мартин, держа кусок воблы, как сигарету, в углу рта, пояснил:

— Стать легко. Быть трудно.

— Зачем тебе? — спросил Костя.

— Сам не догадываешься?

— Догадываюсь. Но если я правильно догадываюсь, тебе это нужно — как… мне гармонь. Ты ведь если человека убьешь — даже защищая себя, даже случайно, — священником быть перестанешь.

— Ну если так… — Андрей осушил и второй стакан и снова подставил емкость под канистру, — тогда да. Тогда ты прав, мне не это нужно.

— А что тебе тогда нужно?

— По нижней планке или по верхней?

— Давай сначала по нижней. А потом — по верхней.

— По нижней мне нужно перейти в Польшу. Я бы мог прямо завтра сорваться, если мое присутствие вас напрягает, но хотелось бы все-таки сначала долечиться.