"А де мене поховаєш, милий мій, миленький?

А де ж мене поховаєш, голуб мій сизенький?

В бур’янах, милая, в бур’янах, милая, в бур’янах — у-ха-ха! — моя чорнобривая!"

— Вы — Андрей Савин? — тихо спросил он.

— Я — человек с пушкой. А ты — человек без пушки. Так исторически сложилось. И я спросил первым. Так тоже исторически сложилось. Скажи, что ты намерен делать дальше?

— Я… — Антон попробовал улыбнуться. — Я бы сел на свое место. Если вы не возражаете. Потому что ваш друг вот-вот придёт, и…

— Он мне не друг, — террорист убрал пистолет.

— Он вам… он вас…

— Нет, — террорист ответил так резко, будто вопрос Антона его задел. — Он держится.

Антон пересел на своё место.

— Кто ты? — спросил Савин, чуть повернув к нему голову.

Он мало походил на того Савина, растиражированного сейчас по всем каналам. Даже не потому что лицо разбито — черты лица другие. У того были густые брови, пухлые губы и нос "картошечкой". А у этого все какое-то… никакое. Антон не был уверен, что через неделю, когда синяки сойдут, узнает этого парня.

— Я… — в голове вспыхнули фейерверком все имена, фамилии и даже ники, которыми он пользовался последние полгода. Если я сойду на следующей, а этого человека схватят, он может сказать, нет, он наверняка скажет про меня… — Я ведь могу ответить что угодно. И вы меня никак не проверите.

— Никак, — сказал Савин. — Но ты пришел сюда сам. Поменялся билетом. Задал дурацкий вопрос. Полез ко мне за пазуху. Тебе что, жить надоело?

— Мне не надоело, мне… трудно.

Террорист фыркнул.

— Я понимаю, что глупо звучит, — поспешил сказать Антон. — Я тоже прятался, и сейчас прячусь, но это очень трудно. Казино в конце концов всегда выигрывает, понимаете?

— Нет, не понимаю, — террорист ухмыльнулся.

Антон против воли покраснел.

— Если бы я был просто гражданин и вас заметил, я бы не стал… мешать. Но мне все равно теперь опять бежать. И я искал, я сюда приехал — искать. И я вам нужен. Ваш друг — ладно, не друг — курит и пьёт, чтобы заглушить запах крови. Ему труднее с каждым разом. Если вы прогоните меня — он может сорваться. А я могу менять вам повязки, в туалет водить. И трое — не двое.

Раненый вздохнул, и тут его заколотило. Антон достал из-под сиденья свое одеяло и набросил на бойца. Потом откинул сиденье Цумэ[2] (так он про себя прозвал белобрысого — тот чем-то походил на одинокого волка) и вынул второе.

— От чего прячешься? — спросил Савин. — Что натворил?

— Ничего. И не от чего, а от кого, — Антон, садясь, почесал в затылке. Долгая это была история и очень грустная. И не хотелось рассказывать её сейчас. — То есть, когда я убежал, то много чего было, но по мелочи.

Антон зажмурился, чтобы удержать слезы. Он старался забыть про Сережку — с его улыбкой, с его гитарой… Но ничего не получалось. Брат вставал под веками как живой… или как полуживой — в своей затемненной комнате, вот с такой же слабостью и ознобом.

Дверь в купе раскрылась, Цумэ скользнул внутрь.

— Это что за номер?

— Он с нами. Этот вундеркинд нас вычислил.

— Ненавижу детей, — варк нарочито облизнулся, меряя Антона взглядом. — Во всех смыслах ненавижу. Сколько нам его тащить?

— По крайней мере, пока не сойдем.

— У меня билет до Львова, — сказал Антон. Он мог продлить билет или купить новый — или несколько. И по параметрам он не попадал в сетку критериев, по которым шел поиск. Пока не попадал.

— Надо же! — картинно всплеснул руками Цумэ. — А почему не сразу до Пшемышля?

— Вы уверены, что продержитесь хотя бы до Львова? — спросил Антон.

— Я продержусь, — Цумэ оскалился и спустил темные очки на кончик носа. Глаза полыхнули красным, Антон вздрогнул.

— Вашему другу нужна медицинская помощь, — с нажимом сказал он. — А вы можете сорваться.

— Он мне не друг. Я ему просто обязан. Не бойся, не сорвусь.

Раненый сунул пистолет куда-то под сиденье.

— Ты понимаешь, что если его зацапают с нами, то уничтожат? — продолжал Цумэ.

— Если меня вообще зацапают, то отправят в Москву к матери, — сказал Антон. — Это то же самое. Она… как вы.

Он не мог сказать про маму "варк", "вампир" или хотя бы "высокая госпожа". Всё ещё не мог.

— Она уже кого-то…? — спросил раненый.

Антон кивнул. Понял, что от него все еще ждут ответа, и сказал:

— Да. Брата, — что старшего, пояснять не стал.

Раненый опять прикрыл глаза.

— Попытка инициации?

Он что, мысли читает?

— Да.

— По лицензии?

Антон опять кивнул. Хотелось бы ему быть таким, как этот — спокойным, холодным и ровным даже в бегах, даже на грани смерти… Но сдержанность никогда не была его сильной чертой, а сейчас он что-то совсем разболтался.

— Я слышал… на Западной Украине и в Белоруссии есть… всякое. И христиане запрещенных конфессий, и не только. Понимаете?

— Нет, — сказал Савин. — Не понимаю.

Антон собрался с духом:

— Во Львове пятнадцать лет назад случилось спонтанное исцеление — сами понимаете от чего. Туда бессмысленно, там перерыли все, но вдруг…

Цумэ фыркнул, раненый слабо улыбнулся.

— О’Нейла обчитался, понятно, — заключил он.

Антон ощутил, как жар заливает скулы.

— Это, наверное, смешно, — сказал он, — но…

— Это даже не смешно, просто безнадежно, — сказал варк. — Нам по-настоящему помогает только доза серебра внутрь. Если нужно быстро. "Исповедь" — подделка спецслужб. А что до остального…

— Это не так, — разлепил губы Савин. — То есть, "Исповедь", может, и сфабрикована, но не вся.

Он осторожно повозился и продолжал:

— В ОАФ есть люди, которые знали О’Нейла. Он и в самом деле был данпилом[3].

— Который появился на свет вследствие того, что отец Гомеш помахал кадилом и сказал "Изыди", — фыркнул Искренников. — Ну хоть мне ты этого не рассказывай. Я тебе сам расскажу.

— Я не знаю, как именно О’Нейл стал данпилом, — губы Савина раздраженно перекосились. — Я знаю, что он им был. Ростбиф… мой командир… дружил когда-то с Мортоном Райнером, главой секции пропаганды. Райнер был человек очень любопытный — а еще он египтолог по первой профессии. Лингвист. В общем, он все версии "Исповеди" собрал и анализ провел. И восстановил "прототекст". Правда, все равно бред сумасшедшего получился… Но в основе там не подделка. И обросло оно не больше, чем обычно обрастает при передаче. Так что, может, никто ничего и не делал нарочно. — Террорист улыбнулся — слабо, но с каким-то затаенным лукавством. — У Райнера, кстати, вообще была репутация… мечтателя. Он, например, все доповоротные источники о старших собирал. Фантастическую литературу, фильмы, игры… все.

— Идеальный кандидат для вброса дезы.

— Его убили, — террорист прикрыл глаза. — То есть, казнили… в брюссельской Цитадели. Обычно за теми, кто не стреляет, не охотятся так, как за нами. Но Райнера они гоняли и догнали. Не знаю, из-за чего именно, он и свою прямую работу поставил лихо.

Цумэ заложил руки за голову.

— Понимаешь, я знаю, что это все воздух… не думаю, а знаю точно, потому что в Загребе как раз такой центр стоит и моя жена там и работала. Исцеления случаются. Очень редко. Только у молодых. Только под стрессом. Они полвека бьются уже, фактор выделить не могут. Милена с нарезки-то сошла, когда поняла, что выхода нет, и так всегда будет.

"Моя жена, — думает Антон. — Это, наверное, та Гонтар, которую убили, которую он убил… Жена. А как ему ее еще называть?"

— Так что, уж поверь мне, если бы работало, ну хоть с пятого на десятое, то этим бы пользовались вовсю — и все, кому положено, об этом бы знали. И все, кому не положено.

— Тут он прав, — тихо сказал Савин. — А кстати, что у тебя за мама такая интересная? Обычно никому моложе двадцати с момента инициации лицензию не дают. И то за особые заслуги.

— Доктор общественных наук Анастасия Кузьмичева, — ровным голосом сказал Антон. И добавил почти злорадно: — А подписал лицензию лично Аркадий Петрович Волков.