В кабинет вошла пышноватая помощница, держа под мышкой прошнурованную папку с бумажками на подпись… Сводящий с ума шёлковый шорох трущихся нежных ляжек. Гладышевский немедленно внутри себя окрестил её парижски-журнальным именем породистой лошади Вронского: – «Фру-фру»!

– У меня вся зарплата на колготки уходит! – с досадой воскликнула она, сидя на краю кровати и рассматривая затяжку на чулке перед тем, как одеться. Бывший студент, который опасался, что нижнее бельё у канцелярской крысы окажется менее красивым, чем предполагал, рассмеялся, сообщив ей, как Гитлер после покушения на него в бункере вскочил на ноги и выругался по поводу разорванных бомбой надетых впервые брюк.

– Прописки вам не будет! – дёрнув погонами, внезапно сыпанул в глаза молодому человеку горсть острых пятиконечных звёзд одудловатый мент, обрывая вспышку его эротической фантазии на самом любопытном месте.

– Почему?

– Вы с матерью разнополые. По закону, вам вместе в одной комнате жить нельзя.

– Матери и сыну?

– Да.

– Но…

– Жилплощадь у вас маленькая, район под снос…

– Но…

– Не шумите, не шумите! Я вас превосходно слышу… Приходите через неделю… Собирайте справки… Там увидим… И думайте о трудоустройстве. Мы не терпим тунеядцев!

Сколько ни обивал тунеядец пороги ЖЭКа, милиции, горисполкома – в прописке ему отказывали. Тогда он сунулся в консультацию адвокатов.

– Вы по какому вопросу?

– Насчёт прописки.

– Это не ко мне. Вам вон туда… Игорь Николаевич, к вам!

Игорь Николаевич (больные ноги, дома старый лохматый пудель лижет ему то худые колени, то свой вывернуты красный пенис) предложил ананасное пюре:

– Вас обязательно пропишут. Не имеют права. Мать одинока, нуждается в помощи, хворает.

– Меня вызывают на административную комиссию за нарушение правил паспортного режима. Регулярно в квартире матери появляется участковый, составляет на меня протоколы…

– Не пугайтесь. Я сам в этой комиссии.

– Мне угрожают уголовным наказанием.

– Не волнуйтесь. Вы прямо-таки кипящая глина…

– Зачем же вызывают?

– Вас просто предупредят.

– За что?

– За отсутствие прописки.

– Но ведь вы только что сказали «не имеют права».

– Не имеют.

– Так что?

– Пишите.

– Написал.

– Куда?

– В газеты, облисполком, Верховный Совет.

– Ждите.

– Чего?

– Ответа.

– Уже получен.

– Ну?

– Все жалобы направлены тем должностным лицам, чьи действия подвергнуты критике. Разве это не запрещено?

– Запрещено.

– Так что?

– Ничего. Пишите снова.

– Да сколько ж можно?

– А зачем вы уехали из Ленинграда? Жили бы себе там, взяли бы к себе мать… В общем, ступайте на комиссию, там посмотрим…

Избавившись от парня, Игорь Николаевич снял очки и с удовольствием поскрёб переносицу, точно Сократ ногу, когда в темнице его освободили от оков.

Ливень отказов в прописке превратился в слой сала на стылых щах. По примеру соотечественников, которые в поисках правды-матки сочиняли письма мумии Ленина в Мавзолей, поехал сын в Москву.

В Приёмной Президиума Верховного Совета корректные мужчины, пьющие по вечерам коктейли из плодов пальм и лоз, расфасовывали граждан со всего Союза по этажам: вам сюда, вам туда, а вам… Вы впервые у нас?.. Нет? Ну, тогда, пожалуйста, подождите… Да, да, станьте в сторонку… Следующий!.. Ну, не плачьте, не плачьте! Не надо благодарностей, это наш долг. Да, мы пропускаем вас наверх, там обо всём поговорите… Господи, опять эта рожа… Надо психиатрам звонить!.. Откуда, мамаша? Нет, вы спокойно объясните… Читали новое постановление ЦК?.. Следующий, следующий!

Тут и с грудными детьми, и на костылях, и с медалями на потрёпанных пиджаках, словно с рисунками на молях молитвенника. С Дальнего Востока, с Западной Украины, из Алма-Аты, вереница за вереницей… Старики из закарпатского села, отец и мать убитого милиционером сына, показывали всем сорочку в крови на цветной фотографии. Нет, уверяли их сотрудники Приёмной, ваш сын сам погиб!

Вот молодожёны, готовые разбить палатку на улице.

– Четверо малышей – жить негде. А кричат: «Рожай!».

– Вы бы к Терешковой, ну той, что в космос летала…

– Были! Не принимает. Сказала: «Если у советской женщины возникают проблемы, она их решает в постели!».

– Ау, Эльза Кох, «бухенвальдская сука», у которой заключённые сильнее кричали в постели, чем раздетые на плацу в мороз.

– Вы кто? – спросил южанина юрисконсульт.

– Бывший студент.

– За что исключили?

– За религиозные поиски.

Аппаратчик уставился на челобитчика, точно перед ним была заспиртованная в стеклянной капсуле башка усатого басмача – подарок Красной Бухары питерским рабочим. Паломник, в свою очередь, по особенностям строения костей, зубов, черепа определил в облике чиновника нечто среднее между типичным грызуном, существующим с конца первых пятилеток, и саблезубым тигром, чьи останки найдены в Патагонии.

– Мы не вмешиваемся в компетенцию местных органов, мы только даём консультации. Вам отказывают в прописке? Город расположен в приграничной полосе… Напишите нам заявление… Авось отыщутся возможности…

Спустя десять минут обескураженный вояжер переминался с ноги на ногу на улице… Куда ещё ткнуться? В ЦК КПСС? Там, говорят, пропускная способность шестьдесят человек в час…

Подняв голову, увидел Останкинскую телевышку. Башня показалась ему железным посохом, который Иоанн Грозный вонзил в стопу холопа за то, что окаянный смерд дерзнул подать царю эпистолярию опального болярина.

Пока сцапанный у посольства писал, майор, заполнив протокол допроса, успел позвонить жене: купила ли себе итальянские сапоги?

Затем отобрал у бунтаря его исповедь и впился в текст.

Сценка в кабинете в этот момент соответствовала карикатуре из журнала «Крокодил»: инструктор ЦРУ (жилет, ковбойская шляпа, сигара – в зубах, на поясе – кольт) тычет под нос двум щуплым агентам бестселлер Пастернака «Докотор Живаго»:

– Вот как надо работать!

Когда кагэбешник накося-выкусил объяснительную записку, её автор деланно безразличным тоном спросил:

– Десять лет тюрьмы?

– Что вы? – возразил кадровый офицер. – Мы за убеждения не судим… хотя взгляды у вас… довольно странные… м-м-м… хотите стрелять в коммунистов…, бежать в Америку… Вяжется ли это с вашим увлечением христианством?.. Мне кажется… у вас… не всё в порядке с головой.

– Почему бы вам в таком случае не пригласить психиатра?

– А я уже его вызвал.

В кабинет вполз «Чёрный супрематический квадрат» Малевича: мужчина в тёмном пальто едва не до пят. В руке у него трепетала почтовыми голубями стая больших бланков. Их было так много, что чудилось, медик мечтает упрятать в сумасшедший дом всю Москву.

– Не возражаете, если мы направим вас подлечиться?

И, не дожидаясь ответа, врач быстро набросал авторучкой на бумаге несколько слов.

Дюжий санитар в синей шинели с багровым рубцом креста на рукаве, дыхнув вином, подтолкнул к двери пациента с красными отмороженными ушами.

Вечером двое неизвестных в серых шляпах тактично постучали в калитку.

– Сын дома?

И, предъявив удостоверение, добавили, будто в городе комендантский час или осадное положение:

– Проверка документов!

Викентий был в церкви.

Помусолив его паспорт, заглянули в графу с пропиской и вежливо откланялись.

Мать встревожилась. Парень, прийдя с богослужения, выслушал её сбивчивый рассказ, поужинал, чем Бог послал, и лёг спать. Родительница, сидя на диване, тихо перебирала вынутые из торбочки металлические бигуди, который в её руках порой чуть-чуть звенели, как бубенцы на ризе архиерея.

В полночь калитка взмолилась под гиканьем сапогов. Град ударов сыпался в оконную раму, стёкла. Барабанили резко, нетерпеливо, нагло.