Ламберт мыслил ясно, чувство снова отступили назад. Так, как он делал обычно.

Закрывать глаза и игнорировать. Порой это просто было лучшим выходом.

Но он все еще был опустошен. Глубоко внутри в нем была пустота.

Чем дольше он сидел, тем более паршиво ему становилось.

Даже та часть его, злившаяся на Лютика, исчезла.

Какая разница, как Лютик вел себя и как он там старался, если он собирался умереть?

Ламберт снова забыл, что у Лютика тоже есть чувства. Хуже его собственных.

Ламберт сидел так, на полу, с затекшей спиной и думал: я довел его до попытки самоубийства.

И все-таки это было слишком. Даже для него.

Мыслил он все еще четко и ясно, способен был на жизнь в привычном ее проявлении, но все-таки это оказалось больше, чем он мог стерпеть.

Он снова ощутил, как его сковывает тяжесть осознания.

Он сидел и все понимал. И хотел плакать, но из последних сил взял себя в руки.

Когда прошло немного времени он аккуратно встал, взяв Лютика на руки, отнес его, уложил на кровать и укрыл покрывалом.

Пошел обратно и посмотрел на разбитый цветок, не найдя сил убрать его. А все, что нашел, так это ощущение себя униженным.

Он не понимал, откуда это взялось.

Но понимал, что все-таки это было слишком. Даже для него.

Он не справлялся. Он терял контроль.

Ему не хватило совсем немного и все-таки он был бессилен теперь.

Он вернулся в спальную и лег на вторую кровать, смотря в потолок.

Он думал о том, что ему нельзя спать. Он заснет, Лютик проснется и сможет опять пойти пытаться умереть… Спать было нельзя.

Но думая о том, что ему следует отдать Лютика Геральту или Кейре, Эскелю или Койону — кому угодно, кто сможет спариваться с такой ответственностью, он заснул. Он адски устал. Так сильно, что у него больше не было сил бороться с самим собой.

Все ему стало безразлично.

В комнате был включен свет, когда он проснулся.

Ламберт поморщился и потер глаза. Тело замлело, но в целом он хотя бы ощутил себя хоть немного отдохнувшим.

Устало выдохнув, он снова прикрыл глаза и перевернулся на другой бок.

Видел Бог, он адски устал.

Только минутой позже он опомнился. Лютик.

Ламберт открыл глаза и тут же облегченно выдохнул.

Лютик сидел на другой кровати. На его руках были надеты печатки, он копался в… горшке? Да, точно… цветок.

Горшок был на удивление целым. На тумбочке валялось немого земли.

Лютик все осмотрел и снял перчатки, снова посмотрев на цветок.

Хриплым, не отошедшим ото сна голосом Ламберт сказал:

— Он же был разбит…

Лютик подскочил и испуганно на него посмотрел. Моргнул, потом облегченно выдохнул.

— Да… Я нашел его в прихожей, мне было жаль его выкидывать. Он такой милый… И мне стало его жалко. Я… вышел в коридор и нашел горничную, и спросил, не найдется ли у них горшка… Она мне выдала горшок, перчатки и тяпку. Я пересадил его.

Откуда тут горшки?

Ламберт понятия не имел.

Он обнаружил, что у него все еще нет сил, несмотря на иллюзию силы в теле. С выдохом он только закрыл глаза и укрылся покрывалом.

Лютик встал, ушел, пришел, убрал грязь с тумбы, ушел и вернулся.

Ламберт смотрел на Лютика из-под полуприкрытых век и думал:

Я должен был спасти его, но, Боже, я сдаюсь.

Я сдаюсь.

Я больше не могу.

Это слишком даже для меня.

Я не могу.

И все-таки он сдался. Он больше не хотел пытаться и что-то делать. Объяснять и говорить. Он просто не сможет дать Лютику то, что он заслуживает.

Ламберт вспомнил видео, но даже оно не вызвало у него никаких эмоций.

Ничего.

Обессиленный, он встал и под взгляд Лютика прошел кое-как в ванную. Надо принять холодный душ.

Лютик выглядел… нормально. Будто это не он пытался совершить самоубийство. Ламберт хотел спросить, но не нашел сил.

Он закрыл дверь ванную, разделся, скинув одежду на пол, и залез в душ.

Холодная вода придала ему бодрость, но лишь физической. Морально у него не было сил даже на улыбку.

Мокрый и дрожащий от холода, он вылез из душа и подошел к умывальнику. Достал зубную щетку и пасту.

Паста упала на пол.

Ламберт посмотрел на нее, ощутив, что что-то надломилось внутри.

Он присел, чтобы взять ее. Поднимаясь, он ударился затылком о раковину.

Раздраженно прикрыв глаза, он замер. А после откинул пасту и зубную щетку в угол комнату и, голый, в холодной воде, сел на пол, обняв колени руками и укнувшись в них лбом.

Силы остались на то, чтобы сидеть, брошенной псиной.

а потом рыдать.

Как маленький, потерянный мальчик. Как ребенок, требующий внимания до тех пор, пока его не получит.

Как Ламберт, которому не хватило сил совсем чуть-чуть, чтобы справиться.

Как Ламберт, который впервые сдался по-настоящему.

Это ощущалось не так, как он представлял.

Когда ты бросаешь что-то от нежелания, от усталости, от лени это всегда было по-другому. С тоской, злобой и разочарованием.

Когда же он сдался по-настоящему, понимая, что он в безнадежной ситуации, что он способен сделать только хуже, Ламберт ощутил невыносимую боль.

Какое же острое желание упасть…

Так что лучшее, что он мог делать: сидеть и рыдать, зная, что так он хотя бы никому не сделает хуже.

Даже себе.

Ламберт медленно открыл слипшиеся из-за влаги глаза.

Потерявшийся во времени, он уставился в стену, тяжело и сбито дыша.

Глаза болели. Почему-то сушили губы. И горло ныло.

Он качнул головой и с трудом ее поднял, осмотревшись.

Оперевшись о стену, он встал и с тяжестью поднял штаны. Достал из него телефон, пытаясь понять, сколько он здесь провел.

По времени сориентироваться он так и не смог.

Он знал, что с Лютиком он вернулся в номер в два дня. Сейчас было одиннадцать ночи.

За этот временной промежуток он ушел от Лютика, пришел, потом сидел во фрустрации, потом спал, потом рыдал.

Сколько он был тут Ламберт не знал.

В дверь тихо постучались.

— Ламберт…

Это не было вопросом. Это был уставший, почти скулящий голос. Что-то в нем дернулось, давно бы уже бросилось, открыло дверь, но все-таки Ламберт сдался.

В голове снова была лишь пустота.

Он покачал головой и принялся одеваться под периодический стук в дверь и звуки собственного имени, которые звучали, как мольба.

Он выпрямился, застегнув рубашку и посмотрев на себя в зеркало.

Мало чем он походил сейчас на человека, которого видел в зеркале утром.

Но ему было все равно.

Тяжело выдохнув, он тряхнул головой. И все-таки сегодня он позволит себе быть таким. Слабым и безвольным.

Завтра он найдет силы, чтобы снова быть нормальным, чтобы усмехаться и щурить взгляд. Чтобы быть сильным.

А сегодня… Ну, имеет же ведьмак право раз в пять лет похныкать на полу в ванной?

Он двинулся к двери. Замер на миг, будто чего-то боялся или стыдился, а после, махнув на эти чувства рукой, плавно ее открыл.

Он встретился взглядом с белым, перепуганным лицом Лютика, с его покрасневшими глазами, опухшими от слез губами.

Какая-то часть в Ламберте снова стала злиться: да какое право он имеет грустить? Это у меня горе. Это мне плохо.

Но Ламберт быстро ее задушил. Оставшиеся свои силы он не хотел тратить на злость. Не было желаний.

В конце концов, Ламберт быстро напомнил себе, что Лютик чуть не умер. Из-за него.

Лютик, который чуть не умер из-за него, сделал шаг вперед и прижался к нему, крепко обняв.

— Лютик думал… Лютик думал, что ты что-то с собой там сделал…

Ламберт хотел спросить: «потому что с собой что-то чуть не сделал ты, когда тебе было плохо»?

Что-то хотелось в нем спросить: «Теперь ты знаешь, как я себя ощущал?».

Но все-таки Лютик, дрожащий и тихо всхлипывающий Лютик, обнимал его и гладил по спине. Лютик старался его успокоить и утешить.

Лютик, которого самого надо было успокоить и утешить, старался успокоить Ламберта, обнимая и гладя его по спине.