С пыхтеньем, шлепая лапами по грязи, из тумана внезапно выбежал ко мне Оскар. Горячо задышал в колено, завилял хвостом.

– Ладно, – сказал я ему. – Пойдем, раз ты просишь.

Он побежал по берегу вверх, исчез в серой пелене, уже такой густой, что в четырех шагах все было залито ее мутной взвесью. Лес нависал надо мною, туман запутался в темных кронах, становился все плотнее, сделался почти осязаемым. Дед говорил мне когда-то, что его дед рассказывал ему, будто здешние фейри с помощью такого тумана уносят к себе заблудившихся путников. Сгустится сырая серая пелена над головой, а когда рассеется – человек, что шел с тобою рядом, исчез. И следов не отыскать.

Впереди в темноте сквозь призраки веток расплывалось мутное пятно желтого света. Я шел к нему, и постепенно оно обретало очертания. Электрический свет мягко лился из окна, освещал ограду, стену гаража, узлы стеблей плетистой розы, что льнули к каменной кладке. Клубящийся у окна туман, желтый снизу, пронзен был сверху лазоревой синевой прозрачных крыльев и ярким оранжевым пятном брюшка. Глаз птицы зорко смотрел вперед. Это светилось витражное окно библиотеки – видимо, дед сел там поработать или снова привел туда чету Кокрейнов и режется с Джоном в шахматы. Витраж прямо сиял навстречу мне. «Что вы делаете в глухую ночь на этой дороге, милорд?» – «Подскажи мне дорогу к замку Корбеник, добрый человек». – «К замку Корбеник? О милорд! Не всякий способен проделать этот путь!»

Ну, допустим, и верно, не всякий. Но я-то точно смогу. Я так думаю. Вот он, зимородок, король-рыбак, летит сквозь туман, указывает, куда идти, будто я и в самом деле одинокий странник, заплутавший в ночи.

После ужина я надолго задержался в библиотеке, проверял дедову почту, переписку на сайте музея и отцову деловую переписку, которую он просил меня посмотреть. Уже совсем закончил и хотел выключить компьютер, как вдруг вспомнил о своем письме Лукасу и зашел к себе в ящик.

Лукас ответил.

«С Рождеством! Слушай, что это такое ты написал мне? Мне жаль, но я ничего не понял. Это какой-то Исаак родил Исава, и слов слишком много. Здесь тепло, прикинь, даже жарко. Сегодня мы купались в море, и я хожу в шортах. Мама и Майкл тоже просили передать тебе привет и свои поздравления. И еще, самое главное, – здесь пирамиды! Хочешь, я тебе пришлю фотки, я нащелкал на телефон?»

Я вздохнул. Подумал несколько секунд, написал «Хочу» и отправил.

Снег растаял везде, кроме ложбин и оврагов. Дальние горы, озеро и лес каждое утро просыпались, окутанные туманом, таким густым, что казалось, можно его резать ножом или катать из него шары. К полудню он слегка рассеивался и на небосводе выплывал бледный кружок, напоминавший о том, что солнце все же существует.

Тридцать первого с утра мы с дедом прошлись вдоль озера. Дорога была видна впереди шагов на пять. Над озером туман стоял особенно густо: горы, холмы и противоположный берег будто слизнули белым языком. Туман усиливал запахи, но поглощал звуки. Плеск рыбы в озере, пересвистывание корольков в лесу, протяжный крик желны, дальний вороний грай – все казалось слегка приглушенным. На этом фоне собственный голос звучал преувеличенно громко, поэтому, если мы с дедом решали обменяться парой фраз, инстинктивно переходили почти на шепот.

Едва сойдешь с тропинки, как топкий берег пытается отнять твои сапоги, ноги скользят по влажной глине. Постепенно на подошвах вырастает тяжелый воротник и идти становится совсем уж тяжело, точно колодки тебе набили, как каторжному.

Мы шагали молча, вдруг Оскар встал как вкопанный и коротко взвыл. И тут же, с хрустом проломив кусты, перед самым моим носом выскочил здоровенный олень, молодой взрослый самец. Мы оба замерли – и он, и я, глядя друг другу в глаза. Шерсть на его боках намокла и свалялась, влажные ноздри шевелились. Он смотрел на меня не моргая, как мне казалось, целую вечность, и я смотрел на него как завороженный. А потом он вдруг мотнул головой и исчез в тумане, как и появился – только треск прошел по кустам. И сразу же следом за ним, но не так близко пробежали две самки и подросший сеголеток[47]. В тумане видны были только смутные их силуэты.

– Ого! – сказал я.

– Хм. Такого в городе-то не увидишь!

– Такое и тут не часто увидишь.

И джинсы, и свитер за время прогулки пропитались влагой. Мы повернули к дому – теперь дед впереди, а я следом. Он шагал неторопливо, поглядывая по сторонам, иногда покашливал или трепал Оскара по голове. По дороге я нарубил рябиновых и можжевеловых веток, дома оставил их на кухне у плиты, чтобы просохли. Сейчас тут хозяйничала Эви с дочкой. Эви приготовила свой знаменитый фруктовый кекс с орехами, который она всегда пекла к Новому году, ну и они обе настряпали столько всего, что и семерым за неделю не съесть.

К вечеру подморозило, все покрылось тонкой коркой льда. Я вышел принести дров и чуть не навернулся у крыльца. Ледяной ветер ломился в окна, сбивал ветки с деревьев, сорвал все листья, которые еще оставались на яблонях, разнес туман в клочья. Я вернулся в дом с охапкой и, пока Эви накрывала на стол, затопил камин в гостиной.

Конечно же, дед не лег в одиннадцать, как грозился. Мы расселись за столом. Огонь в камине весело трещал, пахло можжевеловым дымком, горячие отблески плясали на стенках внутри камина, на полу. Северный ветер порой залетал в трубу, выл, и тогда всполохи становились ярче и тени начинали плясать по стенам.

На столе также горели свечи, была куча самой разной еды, и хотя я весь день таскал что-нибудь – то яблоко, то кусок пирога, почему-то снова был жутко голоден.

За столом кроме нас с дедом были Эви, а также ее муж и дочка. Муж Эви, Бриан, славный человек, грузный, совершенно лысый. Дочь Китти – уже не очень молодая девушка, лет тридцати пяти, рыжеватая. У нее была такая улыбка, будто она ее стеснялась. Точно кто-то имел что-то против того, чтобы она улыбалась. И если я встречался с ней взглядом, она моментально отводила глаза. Почему-то в своих историях я определил ей место горничной королевы. «Проходите, милорд, королева ждет вас», – и опустила взгляд. Это идеально бы ей подошло.

Мы подняли тост за удачу в новом году для всех нас, а потом налегли на еду. Я наконец объелся так, что на съестное уже смотреть не мог. Эви, ее муж и Алистер выпили еще виски и стали петь. И я тоже пел «За старое доброе время» и другие песни. Страшно клонило в сон – наверное, потому, что накануне я проснулся раньше обычного. Тут Эви встала и включила телевизор, и я решил, что этого мне точно уже не пережить, попрощался со всеми и сбежал в свою комнату, а они остались смотреть новогоднее поздравление премьер-министра Шотландии и репортаж из Эдинбурга, где в это время буянили на улицах Лиам и другие мои дружки.

Ну да, если честно, празднование Нового года тут у нас, в Королевской Рыбалке, не сказать, что огонь. В следующий раз, может быть, я и уеду в Эдинбург махать факелом и орать «Хогманей» и «Свободная Шотландия!», посмотрим. Как-то мне этого все же не хватает.