– Не преуменьшайте своих достоинств, Уолден! А что бы вы сказали вообще, как бы определили – стоит ли учиться иностранцу в Оксфорде? Какое ваше мнение?

Я придержал немного Трикси, чтобы та не ушагала вперед.

– Почему нет? Тридцать процентов студентов у нас – иностранцы.

– Все-таки что самое сложное? – продолжал он. – Особенно поначалу, для первокурсника? Освоиться в коллективе? Темп учебы?

– Не рухнуть с копыт, – вздохнул я. – Если честно. Самое сложное – не рухнуть с копыт, потребляя спиртное в таком количестве. Так что подумайте еще, стоит ли оно того.

– Ух, – удивился он. – И что, правда столько пьют?

– Мистер Кокрейн, для андергредов[44] пьянка – дело чести и традиция. Знаете, что такое «переползание»?

– Н-нет, наверное, – неуверенно предположил он.

– Ну так, может, лучше вам и не знать. Это когда напиваются так, что буквально переползают из паба в паб. Это бывает забавно после официальной вечеринки с обязательным дресс-кодом – смокинг и галстук-бабочка. И пьяные девушки в боа и вечерних платьях, ковыляющие на каблуках по брусчатке.

– Это тоже традиция?

– Своего рода, – усмехнулся я.

– Вы, англичане, странный народ.

– Англичане странный народ, – сказал я. – Но мы, шотландцы, как говорят, народ еще более странный.

– Черт! Извините. Я ведь и сам шотландец, по крайней мере мой дед. Но я совсем забыл, что…

– Извинение принято.

На самом деле, конечно, по большей части только делают вид, что пьют: учебу-то никто не отменял. Хочешь не хочешь, а разобрать все заданные материалы и написать по ним два-три эссе в неделю ты обязан, и твое якобы свободное время в основном уходит на это. Ну и лекции, семинары, классы, обсуждения с тьютором, подготовки к докладам.

Я все это рассказал, чтобы его утешить.

– Больше всего «свеженькие» пьют в первые две недели, – объяснил я. – Особенно ученики частных закрытых школ… Их держат в такой жесткой узде, что, вырвавшись на свободу, они совершенно теряют над собой контроль.

– Свеженькие?

– Ну да, так называют первокурсников. В первые две недели занятий пьяная драка – обычное дело для них. Бармаглоту разбили башку. Но ничего страшного, в общем-то, он остался жив и идиотом не стал.

– Бармаглоту?

– Ну Чарльзу, да. Это мой друг.

– И часто вы с… Бармаглотом ходите на вечеринки, Уолден?

– Раз в неделю, по пятницам, бывает официальный ужин вместе с преподами. Туда мы, как правило, ходим. Иногда можно и пропустить, но часто этого делать не стоит, социализация – важная вещь, ей уделяют много внимания. К тому же кормят там хорошо и поят тоже неплохо. После официального ужина студенты часто устраивают вторую вечеринку, повеселее. Кроме того, бывают же и всякие другие встречи и сборища. Есть умельцы, которые ходят по пять раз в неделю или даже чаще. Я бы не выдержал. Но по-любому на втором курсе уже не бухают так, как на первом. В этом деле главное – не перегибать палку. Иначе можно допрыгаться до того, что все-таки отчислят.

Я обернулся к Кокрейну, чтобы видеть его лицо. Он улыбнулся мне. Боб спокойно шагал себе по тропинке. Позади верхом на Рози покачивалась миссис Кокрейн.

Снег почти растаял, повсюду выглядывали островки зеленой травы. В мокром лесу все краски были ярки, только озеро темнело, чуть подернутое молочной мутью. Елки, лиственницы и сосны замерли – день был безветренный, ни одна ветвь не шелохнется, и с каждой иголки свисает серебристая капля.

– А мы поедем рысью? – спросила Мейзи, заметив, что я смотрю на нее.

– Вы полагаете, вашему мужу это будет приятно?

– Должен же он когда-нибудь научиться. Джон?

– Что я должен делать, дорогая?

– Вы умеете облегчаться? – спросил я.

Он уставился на меня с изумлением.

– В каком смысле?

– Не в том, что вы подумали. Упираетесь коленями в седло и на каждый сильный толчок лошади через такт приподнимаете задницу. Спина прямая, пятку тянете вниз.

– Как вы сказали, Уолден? Коленями в седло? Правда?

– Да нет, мистер Кокрейн. Не встать в седле на колени! Мы с вами не в цирке. Просто плотно прижмите колени к седлу, выберите повод на себя и посылайте лошадь.

– Куда?

Мейзи расхохоталась.

– Не куда, а шенкелем. – Я изо всех сил старался сохранить серьезное выражение лица.

– Чем?

– Внутренней частью голени… Впрочем, ладно. Просто пятками ударьте его в бока.

– Э-э-э… – Джон смотрел на меня с недоумением. – А если я сделаю ему больно?

– Не сделаете.

– Точно?

– Факт, – сказал я. – Это язык, на котором разговаривают с лошадью. Вы высылаете ее шенкелем, и она идет быстрее. Вот, смотрите.

И я выслал Трикси вперед.

Я сделал это очень мягко. Очевидно, Трикси просто думала о чем-то своем. Мы так долго и медленно брели вдоль озера, стояла влажная, сонная погода, давление низкое, возможно, кобыла задремала на ходу, а я ее разбудил. Может быть, ей снился славный сон: кормушка, полная свежего сена, жеребенок под брюхом, летний луг – мало ли что может сниться лошади. Но только я тронул ее бока, как она дернулась, всхрапнула и выдала классическую свечку. О-па!

Кокрейны ахнули.

– Все в порядке, – заверил я.

Не знаю, насколько мои слова их убедили.

Трикси свечканула еще дважды, напоследок решила поддать задом. Боб прянул в сторону – испугался, что достанется и ему.

– Черт! – завопил Джон. Он удержался в седле, я зачел это ему в серьезный плюс.

– Держите повод! – крикнул я. – И вы, Мейзи. Не отпускайте. Сейчас Трикси успокоится, и мы пойдем дальше. Мистер Кокрейн, из вас получится хороший всадник.

– Да? – засомневался он. – Почему вы так думаете?

– Потому что вы закричали «черт!», а не стали звать маму.

– Э-э-э… И что это означает?

– Так говорил мой тренер по конкуру. Если мужчина вспоминает свою маму – грош ему цена как всаднику. Если маму лошади – есть надежда.

Мейзи смеялась не переставая.

– Джон! Я, пожалуй, запишусь в школу верховой езды, когда мы вернемся. И тебя запишу.

– Не поздно ли мне начинать?

– Никогда не поздно, – проговорил я назидательно.

– А можно я пока что не буду его никуда посылать? – спросил Кокрейн, задумчиво изучая уши Боба.

Так длился этот день – не спеша. Мы отшагали пару часов и вернулись. Мейзи была очень довольна и все время смеялась. Джон выглядел слегка смущенным, но дед позвал его в гостиную, они открыли новую бутылку виски, и он снова развеселился. Спустились Дуг и Марта, мы все выпили за их путешествие, за процветание клана Мак-Грегоров, бизнеса Кокрейнов, за мои успехи в учебе. Потом еще за что-то выпили.

Ближе к вечеру Дуглас вызвал такси из Стерлинга. Где-то через час мы простились. Я ходил отбивать денники[45], покормил лошадей и пони, потом прошелся по берегу. Сумерки постепенно сгущались над озером, и туман становился все плотнее. Силуэты деревьев на дальнем берегу таяли, таяли, растворялись в его пелене, кусты казались темными гнездами, которые туман выстлал своим пухом, чтобы вывести таинственных серых птенцов. Подошвы моих резиновых сапог глубоко погружались в топкий, глинистый бережок, в плотный слой прелой листвы и опавшей хвои. Было очень тихо. Вот плеснула хвостом рыба в заводи. Вот крикнула сова, потом еще раз и еще.

Я стоял и не шевелился. К ночи подморозило, в воздухе ощущалась колючая ледяная промозглость. Заиндевевшая трава хрустела под подошвами. На мне были ветровка и кусачий моряцкий свитер, но руки стыли, я сунул их в карманы, спрятал нос в шарф. Великий сон моего детства: по склону холма с северной стороны медленно спускается всадник на сером коне. Я вижу, как колышется его плащ, вплетая складки в паутинную пелену тумана, как плавно шевелится флажок на древке копья. Ничего не исчезает и не уходит. В детстве я шептал ему: «Кто ты?», а он не отвечал. Сегодня я не стал спрашивать: зачем, когда теперь я и так почти все о нем знаю.