Если Сергей узнает правду о том, как старик в своё время нечестно повёл себя со своей бывшей подругой и начальницей, – это будет для него ударом ниже пояса. В уши ему напоют такое, от чего Егору Ильичу отвертеться не получится. Сколь сильно он бы ни попытался. Есть факт. И не важно, что он действовал для её же блага. Благие намерения никого не интересуют, если они основаны на корысти. А поначалу так ведь и было.

Помощник детектива твёрдо решил рассказать Сергею эту часть истории. Но понимал, что такое следовало сделать раньше, а теперь уж ждать, когда всё уляжется. А значит, сливать информацию. На него. На своего товарища. И на совместную работу. Объясняться же с Сергеем нужно в процессе. Постепенно. После завершения дела, каким бы оно ни было, оправдываться станет поздно.

Егор Ильич с сожалением подумал, что это их совместное с Сергеем дело может оказаться последним. А он уже успел полюбить своего молодого начальника. Не то чтобы как сына, старик не имел такого опыта. Да и Сергей был моложе всего на семнадцать лет. Не очень-то в сыновья годился. Но Егору Ильичу хотелось о нём заботиться и опекать. Он подумал, о том, что и вправду почувствует себя одиноко, если Сергей от него отвернётся.

Настя, поджав ноги, сидела на маленьком диване в гостиной. В руках она держала урну с прахом своего Самсона. Перекатывала её медленно в ладонях. Она смотрела сквозь дочь, которая играла на полу. Кукла, домики, кубики с буквами. Кукла училась прилежно. Получала конфеты и похвалу.

– Когда придёт твой папа, – говорила Нежа с куклой тоненьким голоском, – я обязательно расскажу ему, какая ты умница. Он будет тобой гордиться. Мы тебя с папой очень любим.

Настя улыбнулась, слушая девочку. Посмотрела на предмет в руках. Женщина поймала себя на мысли, что хотела его согреть, но он оставался холодным. Вдоль сосуда конической формы была наклеена белая полоса с надписью: «Опломбировано. Не вскрывать. При попытке вскрытия остаётся след», дата кремации, какие-то цифры и буквы. Насте казалось, что она прочитала эту надпись тысячу раз.

– Мамочка, а когда снова приедет папа? Мам? – девочка повернулась к Насте.

Та посмотрела на дочь. Вытянула губы, словно в поцелуе. Потом бегло перевела взгляд на урну и снова вернулась к дочери. Прищурила глаза, чтобы не заплакать и попыталась улыбнуться. Но губы просто сжались. Превратились в тонкую полоску. Потом женщина едва кивнула, напрягши шею. И выдавила:

– Скоро.

Раздался звонок. Девочка повернулась в сторону выхода из комнаты. Затем, будто с вопросом, посмотрела на мать.

– Я открою, – быстро сказала Настя и, положив урну на диван, пошла в сторону коридора.

В домофоне, который отвечал за камеру перед входной дверью, была фигура Ивана. Он стоял с бумажным пакетом в одной руке. Вопросительно вскинув голову в объектив видеоприбора, второй рукой он указывал на пакет.

Настя открыла дверь. Иван вошёл торопливо. Сунул пакет в руки женщине. Присел на топчан при входе и, снимая туфли, сказал:

– Тебе нужно отдохнуть. Поесть, выпить и поспать. А я посижу с Нежей. Ты ведь отправила няню?

Женщина привыкла к тому, что Иван уже давно стал членом их семьи. Бывало, он жил с ними по три-четыре дня, когда они с Самсоном планировали новые встречи. Выезды. Разрабатывали стратегию развития их странного бизнеса. Благо семь комнат позволяли всем чувствовать себя удобно. Иван часто писал речи для её мужа. Они репетировали. Обдумывали каждое слово и действие. За ужином все вместе подолгу болтали. О работе не говорили. За столом всегда присутствовала Нежа, а ей не нужно было знать всех странностей.

Настя взяла пакет и ушла на кухню. Она достала из него и поставила на стол бутылку красного. Вспомнила, что Самсон, хотя изображал из себя знатока, совсем не разбирался в вине. Мог хлестать его залпом из стакана. А стаканы менять один за другим. Чтобы слегка запьянеть, ему нужно было выпить бутылки три кряду. После выпитой порции он всегда вытирал широкой ладонью рот. Кряхтел и нахваливал, если бутылку покупал он сам. Если приносил Иван или кто-либо из нередких гостей, рассказывал, что в вине чего-то не хватало. Неважно, чего. Тонов прелой листвы или аромата сухой лозы. Правда, это не мешало ему продолжать накидываться «галлизированным», как он любил говорить, вином и, пьянея, рассказывать истории из своей жизни. Которых у Самсона имелось множество, и которые Настя знала все наизусть до такой степени, что ей казалось, будто она была очевидцем описываемых событий.

Ещё в пакете оказался свежий белый хлеб, коробочка с маслом и красная икра. Настя терпеть не могла ни рыбу, ни её икру. Она покрывалась пятнами и чесалась, когда съедала хоть что-нибудь из морской кухни. Её казалось, что Иван должен об этом знать.

Самсон знал. Когда они чудом добрались из Панамы в Израиль, её, тогда ещё будущий муж, решил показать, как он ценит то, что она для него сделала, и повёл в ресторан. Дорогой и за неимением лучшего – кошерный. В общем – разрешённая кашрутом красная икра и вино с лучших виноградников, из лучших сортов и, как водится, сделанное лучшими виноделами, в сочетании с яйцами кошерной рыбы, вызвали у Насти анафилактический шок. Хотя до этого дня ничего не предвещало подобных осложнений от съеденного.

Дальше был госпиталь. Палата интенсивной терапии. Вливания. Эпинефрин. И Самсон, продежуривший у её кровати всю ночь. Целовавший ей ладони и гладивший волосы. Девушку выписали утром, но её физиономия оставалась шире плеч ещё дней семь. Самсон чувствовал себя виноватым, а Настя не знала, куда спрятать зеркала, которыми был увешан их съёмный дом. Она не могла видеть своё уродливое отражение и думала, что останется с такой рожей на всю жизнь.

Сейчас, – женщина достала штопор. Вспомнив своего мужа, взяла с полки огромный фужер. Налила его до краёв и выпила залпом. Преломила хлеб. Медленно жевала и чувствовала, как тепло растекается в верхней части живота под рёбрами.

– Нежа! Что ты наделала?! – услышала женщина крик Ивана.

Настя слегка опешила. Встряхнула головой, отгоняя накатывающее опьянение, и шаткой походкой направилась в гостиную, откуда уже доносился испуганный плач её дочери.

Картина, которая перед ней открылась, была на первый взгляд ужасна, а на второй, третий и последующие – комична, как суть всей жизни.

Иван стоял на коленях напротив Нежи и влажными салфетками вытирал ей руки. Нежа, испуганная и не понимающая происходящего, замерла, натужно выпрямившись, и с ужасом смотрела то на мужчину, то на проход, из которого должна была появиться её мать. Рядом на полу валялась кукла, безучастно вперившаяся своими голубыми глазами в потолок. Её лицо было измазано чем-то чёрным. И, тут же, на паркете, стояла открытая урна с прахом Самсона, из которой торчала длинная игрушечная пластмассовая ложка синего цвета.

Когда Настя поняла, что произошло, она закрыла лицо ладонями и засмеялась. Сначала тихо. Потом всё громче. Затем во весь голос. Она села на пол. Откинулась спиной на стену и хохотала, словно сумасшедшая. От смеха слезы текли из её глаз ручьями. Нежа и Иван замерли, глядя на женщину. А та хохотала и не могла остановиться. Нежа сначала напряглась пуще прежнего, затем затрясла головой и втянула её в плечи. Иван подскочил к Насте, схватил её за руки, стал трясти и успокаивать, бормоча какие-то слова. Та отмахнулась от него. Смеясь. Жестом подозвала дочь. Когда та подошла ближе, женщина подавила в себе смех. Усадила дочь на колени. Обняла, а потом не выдержала, прыснула и снова рассмеялась.

– Мама, мамочка, что с тобой? – снова насторожилась Нежа.

Но получив порцию объятий, тоже захихикала. Иван выдохнул. Сидя на пятках, он напряжённо улыбался. Смотрел на мать и дочь, которые обнимались, успокаивались ненадолго, потом снова заходились в смехе. Постепенно обе притихли. Настя, прижавшись спиной к стене, закрыла глаза и уснула. Уснула и Нежа в материнских объятиях.

Иван встал и прошёл в кабинет своего босса, в котором они часто проводили ночи за стаканчиком виски и разговорами.