Одни говорят, что так ее наказали иерархи после смерти за связь со мной, другие списывают на мою злую и больную волю, а третьи винят во всем лично Маркуса, который не простил, что она легла с пришлым без его братского благословения.

Так я тебе расскажу. Правду знают только наш святоша, Я, да возможно еще кое о чем догадываются еще две — один из наших, а второй — художник из Технарей.

Она ведь была действительно очень красивая девочка. Так что да, байки про красавицу и чудовище не врут. Тем более что она осталась навсегда молодой и красивой, а я и в юности то Аполлоном не был, а сейчас….

Да, красивая она и была и… И, нет, не своенравная, не балованная. Правильнее сказать — целеустремленная. В ее устах слово ХОЧУ — превращалось в слово ЖЕЛАЮ. Поверь — тут есть разница в коннотациях.

Я желаю этого, а значит так и будет, часто говорила моя Алечка.

И ее желания имели свойство исполняться. Но, что важно, дядя Яша, она всегда знала, что за все надо платить. И за сбычу мечт тоже. И платила.

Алечка не была из Пророков по прямой линии, хотя ее бабка Магда Яблуневская была из Первозванных. Как и ее брат Маркус.

Знаешь, дядя Яша, сколько счастья мне отмерила жизнь? Полтора года. Дядя Яша — ты даже не представляешь как это мало …и как много. Это ведь как в раю побывать — любой срок коротким кажется, но как его покинешь — так весь срок, что остался — только это и вспоминаешь.

Ей нельзя было иметь детей — что-то в костях там у нее было неправильно, а кесарево в наших условиях — не самый лучший выход. В половине случаев — смерть. Так ей сказал Маркус, так сказал лучший медикус Обители Веры, и так ей сказал я.

Ведь само слово кесарево сечение знаешь, что когда то означало? — А означало это — процедуру извлечения живого ребенка из уже мертвой матери.

Она нас тогда выслушала, приняла к сведению, и сделала по-своему. Ребенка она хотела. Не желала быть пустоцветом. Я желаю, я получаю, я плачу за полученное. И заплатила. Жизнью.

Ее последние слова слышали лишь я, да Маркус. «Не жалею…» — прошептал она тогда. И умерла.

Думаю, если бы Маркус заранее знал о ее решении — он возможно бы меня оскопил. С чувством вины и пониманием совершаемого греха, но оскопил бы. Любил он Алю, да и сейчас любит. Как и я.

Ой, прости дядя Яша, прости. Отвлекся. Просто я тебе это первому рассказываю. Вот и хочу все без утайки, как на исповеди.

Аля призналась, что беременная, когда уже пошел 3-й месяц. Странно, но токсикоза у нее почти, что и не было. А если был — она его как то умудрилась скрыть. Поздновато уже было микстуры для выкидыша пить. Да и не стала бы она этого делать.

Маркус тогда в нашу коморку вечерком загляну на чашку чаги — вот практически одновременно мы и узнали.

В тот вечер он меня и избил. Да я особо и не сопротивлялся. Нам тогда это нужно было обоим — Маркус — наказать, а мне — получить хоть какой-то суррогат наказания.

Так вот…к чему я это. Ты ведь слышал, что у беременных бывают свои капризы. Был такой каприз и у моей Алечки. Захотелось ей раскрасить наш потолок в звездное небо. Так что бы ночью она ложилась спать, и смотрела не на беленные известью доски, а на Млечный путь.

И, как я уже тебе говорил, у нее не было слова — хочу. Только — желаю.

Чем все окончилось? Был у нас один брат в Ордене. Хотя почему был? Он и сейчас жив — здоров. Талант! Самородок!

Ты же образованный человек, дядя Яша? Ты ведь носитель Той культуры, как древний римлянин среди варваров. Ты же заешь кто такой Пиросмани, кто такие примитивисты.

Вижу, что понимаешь, о чем я. Лет сто назад брат Якуб сделал бы карьеру неплохого художника, но с Алей это не прошло. Выгнала она его.

А Когда Аля была на восьмом месяце среди переговорщиков от Технарей Маркус каким то образом выцепил настоящего художника.

Знаешь, чем все закончилось? Пришел мастер. Растер краски, и начал рисовать. Рисовать правильно, канонично, с разными там оттенками-пропорциями-перспективами…..

…Дня два работал. Потом Аля зашла в комнату, вот как сейчас помню, посмотрела наверх. И в это раз без грубости, но так спокойно и печально говорит — спускайтесь, нет, небо не такое.

А через месяц родился мой мальчик. А ее не стало.

Вот такая вот правда дядя Яша. Спасибо что хоть ты меня выслушал.

И не волнуйся ты так! Все с твоими девочками будет в порядке. Живы они и здоровы, и не скоро еще с Тобой еще свидятся. Я же тебе слово давал…Они же мне почти как родные. Не веришь что как родные? А зря!

Ты думаешь, мне легко было тебя тогда свести с той милой девочкой? Два года убил на это. Так что я, в какой то степени, тоже имею отношение к их рождению, и тому, что ты, дядя Яша, стал семейным человеком, с подругой из местных и двумя чудными девчушками.

Странная вещь. Сначала я заставлял тебя говорить, а теперь ты меня слушаешь, потому что я хочу, что бы ты меня слушал.

Пробовал вот Свете выговориться, да ей неинтересно — вон, даже в мою сторону не смотрит. А ты в нашей компании новенький — придется тебе меня послушать. От тебя уже не убудет, а я хоть выговорюсь.

Да, дядя Яша, вот такая вот маленькая грустная история. Я спас Маркуса, а Маркус спас меня. А вот Алю спасти не смогли ни мы оба, ни самые лучшие медикусы Обители Веры.

Она теперь спит там, чуть поодаль от всех. Не под кронами деревьев, а на взгорке. И над нею только темное бездонное небо и звезды. Как она того и хотела. Моя девочка всегда получала то, что желала.

Первое «Иеремия и дьявол». 30 апреля 55 года Эры Пришествия Пророков. Обитель Веры.

Все что может случиться — случается.

Было ранее утро, а Человек все еще работал. Вчитывался, правил, иногда откладывал бумагу «отлежаться» на день или неделю, но чаще утверждал принятое другими решение. Этим самым другим — он доверял.

У Человека была великая цель, и власть, позволяющая этой цели достичь. И сейчас идея его жизни была как никогда близка к воплощению. Потому что все фигуры были расставлены, а его противники были в полушаге от ловушки, мимо которой уже не могли проскочить, даже зная о ее существовании.

Этот человек на своей шкуре знал — каково это, когда твоя босая ступня уже вот-вот готова опуститься в следующем шаге, и тело уже по инерции неотвратимо движется вперед, а глаза в самый последний успевают заметить под босой ступней копошащееся змеиное кубло. И все для этого лишь, что бы понять, что уже ничего нельзя изменить, и инерция твоего тела ведет к смерти.

Да, он знал. Двадцать лет назад он успел выдернуть ногу из такого змеиного кубла. Эти не смогут.

И уже ничего нельзя остановить, уже сделано все что можно и все что нужно. И лавина событий, вызванная несколькими толчками, две недели тому назад стронулась с места. Сначала медленно и как бы нехотя, совершенно незаметно для большей части зрителей, но через пару месяцев это уже будет не что-то далекое и неторопливое, а близкое, стремительное и смертельно опасное.

Да, остановить эту лавину уже нельзя — слишком многие Рубиконы перейдены. Но еще можно и нужно, пока есть возможность, управлять этим неизбежным, влиять не него. Потому что через пару недель это будет сделать уже невозможно.

А еще есть куча бумаг на столе, и за каждой бумажкой жизни и судьбы людей: вот поставлена подпись утверждающая решение малого конклава — и брат, имевший неосторожность много болтать — послезавтра уснет и не проснется. Вот еще одна подпись, и все полубратья и братья, когда-либо проходившие обряд полного послушания, в течение месяца, и под разными предлогами, будут тихо отзываться в Обитель Веры. Доклады. Доносы иерархов друг на друга. Снова доклады. Аналитика службы эксплорации (эксплорация с лат. — исследование, прослушивание). Донос на аналитика, сделавшего доклад, — явный оговор. Это хорошо. Пусть будут доносы и оговоры. Хуже если кляузы прекратятся, и от его бумаг начнет пахнуть не грязью взаимных оговоров, а благостным елеем лжи, в котором иерархи будут друг друга выгораживать. Это означает сговор, а от него всего полшага до заговора.