— И так, как я понимаю, у Вас есть вопросы, ответы на которые вы не находите?

— Да, у меня есть три вопроса. Ответа на них нет. У меня есть догадки, но…

— Но вы хотите знать, а не догадываться.

— Да.

— Что вы хотите знать?

— Объект 127 и проект «Темпос», что в принципе одно и тоже, — почему такое странное расположение — Восточная Европа, Украина — варварская страна 3-го мира с непредсказуемым режимом?

— Это все?

— Почему такой странный национальный состав обслуживающего и научного персонала проекта — в основном поляки, украинцы два голландца и немец?

— Продолжайте…

— Спасибо. И последний вопрос — почему мы. Почему корпорация так резко ударилась в науку, а вернее в это направление, откуда взялись такие научные заделы и наработки, откуда такой порыв и прорыв, и…

Ян хотел сказать что-то еще, но движением ладони Линь попросил его замолчать.

— Что вам известно про Штепке или, как его еще называют «маэстро»?

— Советский ученый теоретические доказавший возможности прокола «Темпоса», то есть переброски материальных объектов во времени.

— Отлично. А какие из сотрудников объекта № 127 — наши?

— В основном служба безопасности, IT и связь с коммуникациями.

— А что вам известно про так называемое третье уравнение Штепке?

— Только в общих чертах. Теоретическая физика не мой конек.

— Тогда я вам объясню. — Линь откинулся в кресле и лицо его приняло какой то мечтательно-отрешенный вид. — Мы играемся с очень тонкими материями. В сущности контур, при помощи которого мы пытаемся проколоть, то, что маэстро называл „Темпосом” и работает на принципе его третьего уравнения…Длиииииная такая я вам скажу формула.

— И?

— И там есть такой себе коэффициент ненадежности. Небольшой — чуть более 0,01 %.

— Надежности?

— Нет. Именно что ненадежности. Представьте, что вы аккуратно пытаетесь проколоть шар с гелем.

— Он лопнет.

— Если правильно прокалывать, предварительно обмотав скотчем — не лопнет и не бахнет. Или бахнет, но с вероятностью 0,01 %.

— А если все таки…? — Договаривать Гутман не стал.

— По нашим прикидкам глубина воронки будет около 50 метров. Да и взрывом это нельзя будет назвать нельзя. А как — я и сам толком не знаю. Поживем — и, дай Бог, не увидим.

— Но 0,01 % — очень небольшая величина.

— Гутман, вы знаете, что такое русская рулетка.

— Да, револьвер, 5 пустых камор и 1 заряженная. Ну, это в классическом варианте.

— Хорошо. Если вы хотите сыграть в нее более одного раза, что вы будете делать после первого щелчка?

— Ну, можно крутануть барабан, а можно…

— Правильно. А можно и не крутить. Коэффициент ненадежности — это русская рулетка, при которой барабан не крутиться. 0,001 % — это только при первом запуске контура. При втором — это уде будет 0,002 %, а при третьем — 0,003 %, и так до тех пор, пока не будет, того, что Штепке называл сбросом контура или большим взрывом, а потом система «Темпоса» снова вернется в равновесное состояние.

— Я начинаю понимать.

— Да, мы выбрали страну, которую не жалко. И наняли хороших специалистов, которые выполняют свою работу, надеясь, что им повезет, и их контракт окончится быстрее, чем система контура пойдет в разнос. — Линь сделал паузу и ехидно добавил. — Думаю, что им не повезет. Эксперименты в Западной Украине будут продолжаться до тех пор, пока …

— Пока новый контур не сбросит напряжение, а мы не получим полную статистику?

— Да.

— Спасибо. Но это ответ только на первые два вопроса. Страна, которую не жалко, и дорогие наемники в белых халатах, которых мы заранее списали в потери.

— Но почему наша корпорация?

— Ровно по той же причине, по которой доктор Гротман согласился возглавить европейскую часть проекта — соотношение риска и прибыли показалось ему очень заманчивым. На самом деле — это проект, и они получают всю информацию о ходе эксперимента как напрямую, так и через агентов. Они ничем не рискуют и снимают сливки, а не рискуют они, потому что эти самые риски правильно минимизировали.

Мы тоже рискуем, и тоже постарались минимизировать угрозы. Еще три контура расположены. Один в Туве — это небольшая русская провинция, а еще два, — Линь на пару секунд замолчал и добавил, — короче они есть, это вам можно знать.

— А их назначение — работа с рисками?

— Именно. Они дублируют самые интересные эксперименты и опыты первого контура. Того, что мы изначально списали в потери. А если что пойдет не так с первым, мы будем иметь и статистику, и знания, и подготовленный персонал. И понимание того, что в следующий раз лучше не делать.

— Риски… — Гутман сказал это слово, словно смакуя его на вкус и глядя в иллюминатор. И добавил, — Мы решили сыграть в опасную игру, спихнув при этом риски другим.

— Именно, кводо Гутман. Именно! Но доктор Гротман, его зам Магда Яблуневская и еще с три десятка спецов — тоже сыграли, и тоже постарались подстраховаться. Они обоснованно считают, что еще с пару-тройку сотен запусков контур выдержит, а там и их контракт окончится.

— А местные знают?

— Ян, но кто-то, же должен принять на себя те угрозы, от которых мы попытались уйти? Понятно, что проект можно запускать и в малолюдной местности. Оптимальный вариант конечно же Гренландия, но во-первых — это повысит затраты, а вторых — рядом не будет мощного генератора электроэнергии, необходимой для работы контура. А Ровенская АЭС — это последняя из работающих на территории Центрально-Украинской Унитарной республики. Не слишком близко к объекту, что бы быть фатально разрушенной, но и не слишком далеко от него.

— Вы сказали последняя. А разве были другие?

— Было всего пять атомных станций. Пятая — Чернобыльская, что бы вы знали. А остальные были постепенно закрыты. В самом деле, это же очевидно, что цивилизационным дикарям атомную энергетику в руки давать нельзя.

— А почему эту не закрыли?

— Там наблюдатели от Европейского Союза работают, для него же она энергию и вырабатывает. Как себя амортизирует — так и ее прикроют.

— А местные — знают о рисках?

— Мер Ровно — Эдуард Тим-ощ-ук, генерал МЧС в отставке. Личность оооочень своеобразная и даже, в какой то мере творческая. Когда система начала рушится (это я о его Бантустане в целом говорю) — его, как наименее замаранного, ну или не успевшего испачкаться избрали мэром.

— А он?

— Он оказался буддистом, — сказав это, Линь Бяо усмехнулся и продолжил, — сначала он выцарапал от корпорации немалые фонды для города, не забыв, впрочем, и о себе любимом. Но при этом начал строить свою скромную трехэтажную, как он сам назвал, хатынку, очень близко от объекта и жилого комплекса ученых и персонала. Мотивировал он это так — если все будет хорошо, то он будет в шоколаде, а если плохо — он об этом и так не узнает. Не напоминает ли — мы есть — смерти нет, смерть есть — нас нет?

— Да, есть что-то.

— Я пока доступно излагаю?

— Да.

— Ответ неверный. Я уже все изложил. То, что я сказал — нет в документах, но это секрет, который известен многим. В том числе и всем вашим коллегам, летящим в самолете. То же, чего я не сказал — оно или есть в документах, или его нет, но тогда этого вам и знать совсем не положено. Так что вот вам мой совет — идите-ка отдохните. Нам предстоят волшебные стуки.

То, что старик Линь Бяо назвал волшебными сутками Гутман сумел оценить по достоинству, равно как и понять, что не он один был в восьмерке Бяо тем, кого здешние русские называют Свадебным генералом. Досконально в теме разбирались лишь двое ученых. Степень осведомленности остальных была хоть и выше чем у Гутмана, но все равно фатально не дотягивала до уровня Шэна и Лина — парочки повсюду следовавших за руководителем делегации. Впрочем, логика формирования группы была для Гутмана понятна — ритуал должен быть соблюден, но при этом и корпорация, случись что, не должна потерять все самые ценные кадры.

Это случилось к концу суток, которые Линь Бао назвал волшебными. Когда куратор вошел в лабораторию — все было готово для демонстрации достигнутого успеха. То, что демонстрация была уже пятой за день, и то, вся разница была в разных вводных условиях и разных «Ваньках» — особой роли не играло.