– А тебе, Виктор Павлович, это точно разрешили? – уточнил Лялин.

– Да, как второй вариант.

– Может, все-таки согласуешь?

– Это у вас все надо согласовывать, а у нас в конторе начальство людям доверяет.

– Тогда звони, Жоржик! – подтолкнул меня к телефону парторг и пропел: «Рассейтесь, страх и морок слабодушья, восстань, герой, и подвиг соверши-и-и!»

– Неловко как-то!

– Егор батькович, – посуровел Шуваев, – не молодухе под подол лезешь – выполняешь ответственное партийное поручение!

Но было видно, что ему и самому все это не по душе. Я с тяжелым сердцем снова набрал номер.

– Слушаю вас! – примерно через тот же промежуток ответил классик.

– Извините, Алексей Владимирович, это снова Полуяков…

– Слушайте, Полуяков, а вы, собственно, кто такой? – Его оканье стало еще недружелюбнее.

– Я же сказал: член…

– То, что вы член, я уже понял. Чем еще занимаетесь?

– Писатель.

– Сомневаюсь. Писатели пишут, а не трезвонят по пустякам занятым людям. Что вам еще от меня нужно?

– Хотел принести извинения. Мы выяснили: взносы вы заплатили.

– Я вас прощаю.

– Но в партком мы просили бы вас все-таки зайти.

– Зачем?

– Видите ли, у нас тут рукопись ваших «Крамольных рассказов».

Партсек, парторг и чекист, словно кони в упряжке, одновременно кивнули головами, одобряя мои слова.

– А откуда она у вас? – после долгой паузы мрачно спросил классик.

– Откуда у нас ваша рукопись? – нарочно громко переспросил я, чтобы тройка могла сориентироваться в ситуации.

– Вы, Полуяков, плохо слышите? – разозлился Ковригин.

– В телефоне что-то трещит. Вы спросили, откуда у нас рукопись?

– Вы еще в третий раз повторите, умник! – взревел догадливый крамольник.

Лялин, играя крашеными бровями, сначала показал пальцами шагающего по столу человечка, потом изобразил костяшками стук в дверь и протянул мне воображаемую посылку.

– Нам ее принесли…

– И кто же?

– Кто принес?

– Слушайте, Полуяков, хватит переспрашивать! Если Шуваев рядом, лучше дайте ему трубку.

– Владимиру Ивановичу? Дать трубку? Простите, не расслышал…

Секретарь парткома замахал руками так, словно на него напало стадо шершней.

– Его здесь нет, – залепетал я. – Он в правление, кажется, ушел. Я тут один в кабинете. А рукопись принес нам курьер…

Все трое переглянулись и заулыбались, оценив мою находчивость.

– Откуда курьер-то? – с ненавистью проокал Ковригин. – Из какой такой организации?

– Откуда курьер, говорите? Из какой организации?..

Тут замотал головой Бутов, приложив палец к усам, и получилась буква «Т» с обвислыми краями.

– Я не могу вам этого сказать.

– Вот когда сможете, тогда и звоните! – рявкнул деревенщик и швырнул трубку.

Мне сильно шибануло в ухо, как в армейской юности, когда я был заряжающим с грунта и наша самоходная гаубица «Акация», присев в синем дыму, лупила из-за бруствера вдаль сорокакилограммовыми снарядами.

– Ну? – осторожно спросил Бутов.

– Интересуется, откуда у нас рукопись.

– Что делать? – заметался Лялин. – Что делать?

– Имеет право, – пожал плечами Владимир Иванович, глядя в окно. – А венков-то много. Все еще выносят…

– Да ну вас… – Чекист придвинул к себе телефон и дернул плечом, давая понять, что хочет поговорить без свидетелей.

– Ты же сказал, тебе доверяют! – поддел Шуваев.

– Ладно острить-то! – буркнул Палыч.

Мы вышли в каминную. Арина уже справилась с рыданиями, но сидела заплаканная и бледная, как вдова после похорон. Папикян погладил ее по голове и пропел:

– «Утри слезу, невинная девица, И над твоей судьбой взойдет денница!»

Но она словно ждала именно этого, чтобы вновь зареветь в голос.

– Иди умойся! – приказал Шуваев. – Еще раз нахимичишь со взносами – вы… порю…

Владимир Иванович явно хотел сказать «выгоню», но с Арининым отцом он дружил и вместе рыбачил. Секретарша, всхлипывая, ушла. В открывшуюся дверь на миг проник жующий гомон ресторана.

– Она разводится, – пояснил я.

– Чепуха! Все разводятся. Мы вот с тобой великого писателя губим, а я не плачу.

– «Но ты же советский человек…» – забасил Лялин.

– Коля, я тебе сейчас чернильницей в лоб дам!

– Вова, пей пустырник!

– Заход-ите! – позвал, выглянув из «алькова», чекист.

Мы зашли.

– Ну?

– Доложил как есть, – глядя на телефон с тоскливым уважением, сообщил Палыч. – Сказали: посоветуются и перезвонят. Но пока надо кое-что обсудить… – Он с недоверием посмотрел на меня.

– Ох, что-то сердце жмет, – поморщился Владимир Иванович. – Терпи, маленькое мое! Егорушка, не в службу, а в дружбу, скажи-ка Алику, пусть принесет сюда кофе и коньячок.

– Три кофе и три коньяка! – уточнил Бутов.

– По сто пятьдесят! – добавил Лялин.

– По сто, – мягко поправил секретарь парткома. – И погуляй, Егорка, минут десять, ладно? Не серчай! Ты молодой, необстрелянный, успеешь еще в государственных тайнах вымазаться.

«Ага, как Ковригину звонить и дураком меня выставлять, так – иди сюда, а как серьезный разговор – п-пшел погуляй!» – кипел мой разум возмущенный.

Выполняя приказ, я остановил Алика, с отвращением тащившего поднос грязной посуды, и передал ему распоряжение начальства.

– Ага, вот сейчас все брошу!.. – вскипел он.

– Просили побыстрей.

– Быстро только кролики сношаются.

– Тебе видней.

– Хам!

Я огляделся и увидел несчастную Арину. Она сидела за столиком, как «Любительница абсента», обхватив кудрявую голову одной рукой. Другая бессильно лежала на столике, в наманикюренных пальцах дрожала длинная импортная сигарета – дымок от нее вился наподобие арабской вязи. Перед брошенкой стоял ополовиненный бокал вермута.

– Ну, и в чем дело? – спросил я, подсаживаясь.

– Я не дура! Он же сам мне сказал – взносы раскидывать так, чтобы в райкоме не ругались за недоплату. Шагинян тоже с рюкзаком приползала. Вывалит на стол, а ты считай! Спрашиваю: «Мариэтта Сергеевна, с какой суммы платите?» А она мне: «Да, Ариша, очень много машин на улицах стало, а я еще конку помню!» Ни черта не слышала, старая сова.

– Зато писала до последнего. А с мужем-то у тебя что?

– Разводимся.

– Вы только поженились. Что случилось-то?

– Я точно ду-у-ура! – сквозь слезы созналась она, с чем мысленно пришлось согласиться: среди писательских дочек умных немного.

– Мы напились…

– В первый раз, что ли?

– Нет, не в первый. Но ко мне приехала Ленка Сурганова. Мы в школе вместе учились. А Ник привез ящик «Напареули» из командировки.

– Принесла бы попробовать.

– Мы все выпили. Извини.

– Ну и?

– Трепались о том о сем… Про секс тоже поговорили… Ленка, дура, спросила Ника, спал ли он хоть когда-нибудь сразу с двумя телками. Он: «Никогда». Она: «Хочешь попробовать»? Он: «Хочу».

– А ты?

– Я смеялась. Мы же еще и покурили. Главное, не помню, что потом делала.

– А что такого уж особенного ты могла делать?

– С Сургановой? Все что угодно. Она же повернутая на этом, «крези лав машин». А утром Ник сказал, что мы обе б… и он с нами… со мной разводится.

– А зачем тогда на групповуху согласился?

– Я его тоже про это спросила. Он говорит, хотел узнать, насколько я развратна.

– Узнал?

– Узн-а-а-ал…

– М-да.

Я вообразил, как в нечто подобное пытаюсь втянуть Нину. Ответом был бы удар хлебным ножом ниже пояса или горячим утюгом в висок. Насколько все-таки жена с техническим образованием надежнее растленных творческих дам!