Но даже телефонные разговоры даются тяжеловато.

Идеальным занятием виделось — помолчать с Элоизой. Полежать рядом, подремать. Обнять её, и пусть дышит куда-нибудь в плечо или в шею, или в ухо. Перебирает его волосы. Гладит щёку. Просто смотрит, или даже не смотрит. Сидела бы тут, читала бы книгу, пила кофе. От неё бы пахло — кофе, и немного духами, и ещё каким-нибудь хитрым зельем, которым она моется или мажется. Просто она есть, и просто рядом.

Но Элоиза не появлялась со вторника. Видимо, Бруно вернулся, и ей больше незачем его навещать — он в хороших руках.

После многих часов наедине с собой Себастьяно, в принципе, понимал, что произошло в воскресенье. Видимо, сомнения копились уже некоторое время — эй, неужели он переоценил себя? Но сначала те фотографии и тот человек, с которым вместе она снималась, и который в итоге породил кучу проблем, но не смог с ними справиться. Потом — очередной отказ в ответ на его предложение съехать из дворца и жить вместе. И вот теперь ещё один потрёпанный субъект, с которым она радостно смеётся и, похоже, вспоминает какое-то общее прошлое.

Там, в Остии, Себастьяно вышел на террасу в препротивнейшем расположении духа. Звёзды так сошлись? Или вправду давно уже не срывался ни на кого, вот и вылезло?

Сама по себе ни одна из трёх ситуаций воскресенья его злости не стоила. Ни утренние переговоры — ну подумаешь, упрямый дурак попался, бывает. Ни вечерняя встреча — там ему и вправду делать было нечего, Карло с парнями сам бы справился. Ни встреча Элоизы с кем-то там — она же распрощалась с тем человеком и пришла в итоге к нему. Он что-то такое предполагал — что она придёт, улыбнётся, и всё станет нормально, как-то же у неё это получается. Одним взглядом, одним вздохом. И она ведь пришла, да. Но — не готовая выслушивать и сочувствовать, а с чем-то своим. Своим, не его. Наполненная этим своим до краёв, ничего больше не поместится. А где тогда в этой задаче он, спрашивается?

Ну так если вместе, то ведь не только своё, а ещё и её, и так всегда. Наверное, живи он с Челией, как все люди с жёнами живут, а не краткими наездами — он бы об этом знал не понаслышке, и осознал бы такую простую вещь уже давно, а не на пятом десятке, получив нож под рёбра. Но тогда велик шанс, что и до сих пор бы с ней жили, горько усмехнулся Себастьяно, когда до него дошла эта мысль. И не было бы в его жизни никакой Элоизы. И он не узнал бы чего-то необыкновенного и очень важного лично для него.

Вообще уже вечер, и не сходить ли к ней? Дорога долгая, но преодолимая. Ещё можно позвать кого-нибудь, чтобы опереться, и так дойти. Но дома ли она? И что скажет, увидев, что он явился к ней без приглашения?

Звонить и проситься казалось неправильным. Или не ответит, или откажет. Писать в почту или «под крыло» тоже неудачная идея — во-первых, может до понедельника не прочитать. А во-вторых, Себастьяно хорошо помнил летнюю историю со взломом их переписки доблестными сотрудниками. С наилучшими намерениями, конечно же. Ему не хотелось служить учебным пособием по угроблению отношений для местной молодёжи.

Уж если и говорить — то только лицом к лицу. Наверное, ещё один шанс у него есть?

Себастьяно дотянулся до пульта и выключил телевизор. Потом застегнул фиксирующий пояс, поднялся и дошёл до письменного стола в кабинете. В ящике стола нашлась чистая бумага — отлично. Пишущая ручка тоже нашлась.

Попробуем так. И посмотрим, выгорит или нет.

Элоиза сидела в своей гостиной, забравшись в кресло с ногами. Давно наступил вечер, но свет горел только в гардеробной. Из еды была чашка кофе в обед, на большее она оказалась не способна.

Она пришла из офиса к себе и занималась собой, и устранением хаоса, который развелся с воскресенья, или даже ещё с пятницы — сначала спешно собрались и поехали, потом она стремительно вернулась и ей было ни до чего, а потом пришлось делать операцию и наблюдать больного до утра, потом идти в офис, потом тоже что-то происходило… в общем, теперь нужно привести в порядок хотя бы ту часть своей жизни, с которой это было в принципе возможно.

Ванна, мытьё волос и всякие маски-скрабы заняли приличное количество времени. Потом следовало немного упорядочить гардеробную и подумать об одежде на следующую неделю. Попутно обдумать мысль об увольнении и поиске новой работы.

Увольняться не хотелось. Эта работа Элоизе по-прежнему нравилась, да и коллектив её полностью устраивал. Работа только с проверенными и приятными людьми совершалась намного лучше, чем когда приходилось постоянно преодолевать себя, напоминать о вежливости и сдерживаться, чтобы не наговорить гадостей вот прямо с утра на первую попавшуюся наглую, двусмысленную или просто обиженную реплику. А наглость или обида возникали с пол-оборота — на любое критическое замечание, коих, вообще-то, хватало.

И как хорошо, что сейчас она от таких моментов избавлена.

Может быть, отказаться от квартиры здесь и снять что-нибудь в городе? Или даже не снять, а просто перебраться в свои комнаты в доме Полины, та только рада будет. Приезжать утром на работу и уезжать после шести. И всех, с кем хочется общаться, приглашать в гости.

Может быть, им нужна дистанция, чтобы понять, есть вообще что-то, кроме физического влечения, или нет? Ей казалось, что есть, да и ему вроде бы тоже, но неужели факт её доверительного разговора с неизвестным ему человеком сразу же перечёркивал всё прочее? И это он ещё не знает, что ей случалось думать в моменты ссор и не прояснённых отношений, когда она пыталась понять, сможет ли вообще с кем-нибудь, кроме него! Впрочем, она ведь не задавалась вопросом — а вдруг и он тоже думал о других? Но, по большому счёту, она совсем не хотела об этом знать. Ничего. Возвращался же к ней? Вот и хорошо, остальное не важно.

В дверь осторожно постучались. Пришлось вставать, обуваться, включать свет в прихожей и отпирать.

Октавио увидел её, вытянулся, как перед начальством, и протянул ей какую-то бумагу.

— Донна Эла, я должен передать вам вот это, — он убедился, что она взяла принесённое, и исчез.

Это был лист бумаги, свёрнутый и заклеенный со всех сторон. Она вскрыла импровизированный конверт, и внутри оказался ещё один лист, и на нём было написано. Да как написано!

Элоизе когда-то рассказывали, что в юности монсеньор герцог писал стихи, и неплохие. За всё время знакомства ничего не позволило заподозрить в нём такую способность. А здесь на листе она увидела именно стихи, они написаны его рукой, сомнений не было. Ну и в авторстве она тоже не сомневалась. Ей доводилось слышать и читать тексты Лодовико, они совсем другие, и по слогу, и по настроению. Даже если он писал о смятении чувств.

Да-да, что-то такое она сейчас и думала — жизнь не кончится, из неё просто уйдёт радость. Очень надолго или навсегда.

И некоторые вещи она больше не станет позволять никому и никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах!

Пришлось пойти в ванную, осушить слёзы и умыться. Наверное, само по себе это было хорошим знаком — если уже пришли слёзы, значит, ситуация куда-то сдвигается.

Элоиза пошла в гардеробную, достала свой блокнот в барочных завитушках и карандаш. Не то, чтобы ей писали в жизни много стихов. Не то, чтобы она всегда отвечала на стихи — стихами. Тут же просто сложилось само, и некоторые рифмы были вот прямо теми же самыми, что и у него. И те же три строфы с двумя строками в конце. Нет, не сонет, для сонетов нужно разогнаться, сонеты на таком топливе не напишешь. И ещё почему-то они в этих стихах стали на «ты». Само случилось. На бумаге это выглядело… нормально. Можно отправить обратно.

Она вырвала лист из блокнота, переписала на него свои четырнадцать строк, сложила вчетверо. Потом нашла просто лист белой бумаги, свернула, положила внутрь послание. Достала свой перстень и с его помощью подплавила края, чтобы запечатать. Клея у неё всё равно никакого не было.

Далее следовало доставить текст адресату. Она выглянула в коридор — а вдруг? Вдруг никого не случилось, коридор был пуст. Тогда она дошла до известного ей поста охраны на первом этаже, застала там юного сотрудника Эмилио и попросила найти кого-нибудь, кто бы передал вот этот предмет монсеньору.