Она осторожно поставила цветы на сиденье рядом. — Я собиралась отнести их матери Ники, — сказала она. — Теперь я не так уверен.

  — Я и не подозревал, что ты так хорошо его знаешь.

  — Я этого не сделал. Не совсем. Честно говоря, я не думаю, что кто-то в школе так делал, по крайней мере, в последние пару лет. Его почти не было». Она отхлебнула кофе и покрутила его в руках. «Ужасно это говорить, но я бы пошел в свой класс английского языка, в котором должен был быть Никки, и если бы я увидел, что его нет за партой, я бы почувствовал облегчение. Дело не в том, что он был именно разрушительным. Во всяком случае, не все время. В основном, он просто сидел и позволял этому омывать его. Никогда не говори ни слова. Но время от времени он ухватывался за что-то, за какую-то собственную идею, совершенно не связанную с тем, что делали остальные в классе, и продолжал говорить об этом, вопрос за вопросом, пока это не было все, что я мог сделать, чтобы получить урок возвращается в нужное русло».

  Ханна остановилась, отхлебнула немного кофе и посмотрела в терпеливое лицо Резника, на кожу, сморщенную в уголках глаз. «Возможно, я не должен был придавать этому значения. Я имею в виду план моего драгоценного урока. Цель, метод, вывод. Возможно, были вещи поважнее».

  — Думаю, к тому времени, как он добрался до тебя, ты уже мало что мог сделать.

  Ханна криво улыбнулась. «Дайте мне ребенка до семи лет, не так ли говорят иезуиты? Или уже девять? В любом случае, они, вероятно, правы, не так ли? Или в вашей книге преступниками рождаются, а не становятся? Природа или воспитание, Чарли, кто ты? Даже говоря это, она была удивлена ​​той легкостью, с которой произнесла его имя.

  Он заметил зеленое пятнышко в ее правом глазу, рядом с радужкой, и старался не смотреть на нее. «Некоторые люди, — сказал он, — будут заниматься преступным поведением, несмотря ни на что. Может, это психологическое, что-то в генах, глубоко в детстве, кто скажет? Но среднее, заурядное преступление, стоит только взглянуть на цифры. Безработица, жилье… — Резник махнул ладонью. «…чем хуже эти проблемы, тем выше уровень преступности».

  — Скажи это правительству, — резко сказала Ханна.

  Резник попробовал свой кофе; несмотря на бумажный стаканчик, это было лучше, чем он думал. «Эти последние выборы, — сказал он, — местные. Как много? Шестнадцать консерваторов выгнали. Для труда почти начисто. Пятьдесят мест в совете теперь у одного тори, еще у пары. Мне будет интересно посмотреть к концу года, насколько это изменится».

  — Тебе не кажется, что это слишком цинично?

  — Как насчет реалистичности?

  — А с такими детьми, как Ники, вы не думаете, что можно что-то сделать? Не с вещами, как они есть?

  Он вздохнул. «Если это возможно, то мне чертовски плохо, если я знаю, что это такое».

  — Но запирать их? Тюрьма. Короткие резкие толчки. Учебные лагеря, разве они так не называются? Ты действительно думаешь, что это ответ?»

  «Я сомневаюсь, что это ставит их в прямое и узкое положение; цифры опровергают это».

  — Но ты продолжаешь, закрывая их.

  Резник немного неловко поерзал на своем сиденье. "Нет. Суды их запирают. Или не делают, что угодно. Что мы делаем, что я делаю, если могу, так это арестовывающих тех, кто нарушил закон. Не мои законы, не мое наказание».

  «Но вы должны соглашаться с ними, судами, с тем, что они делают, иначе вы бы не продолжали это делать».

  Резник отодвинул стул, скрестил ноги. — У нас ссора?

  Ханна улыбнулась. — Нет, это обсуждение.

  — Тогда все в порядке.

  «Но разве это ваш способ, — ​​спросила она, — уклоняться от вопроса?»

  Резник ухмыльнулся и покачал головой. — Молодые люди возраста Ники и моложе, упорные преступники, их могут арестовать — что? — тридцать или сорок раз в год. В некоторых случаях больше. Они слишком молоды, чтобы их посадить в тюрьму. Залог, приказы о надзоре, ничего из этого не приносит ни малейшей пользы.

  — Вы считаете, что их следует закрыть.

  «Я думаю, что общество нуждается в защите, да…»

  — А Ники?

  "Смотреть." Резник осознавал, что его голос звучал громче, чем следовало бы, громче, чем позволяло пространство. — Я видел эту старуху после того, как ее били по голове, старика. Я не говорю, что то, что случилось с Ники, по каким бы то ни было причинам, правильно, конечно же, нет. Но его обвинили в тяжком преступлении, его пришлось держать под стражей. Вы же не думаете, что его надо было снова выпустить на улицу?