— Я?

  — Спрятан где-то в шкафу, так ты сказал.

  — На мне высыхает пот, — сказал он. "Мне нужно принять душ. Холодает."

  — Шкаф, — настаивала Линн.

  «Правильно, — улыбается Кэрью, — вот где я ее бросил. В мешке после того, как я изрубил ее на куски. Он наклонился ближе и ухмыльнулся. — Почему бы тебе не зайти и не посмотреть?

  Линн смотрела на него с каменным лицом.

  «Давай, ищи. У вас есть ордер на обыск, не так ли?

  Линн повернула ключ в замке зажигания. «Если Карен свяжется с вами, пожалуйста, дайте нам знать. Попроси ее связаться со станцией, спроси меня.

  Кэрью безошибочно произнес два беззвучных слова. Линн заставила себя медленно выжать сцепление, посмотреть в зеркало, показать. Когда она вышла на главную дорогу и свернула мимо госпиталя к вокзалу, ее все еще трясло.

  Снова шел дождь: мелкая, мелкая изморось, которая, наконец, просачивалась в кости, охлаждая так, как мог только английский дождь. На импровизированной сцене в центре старой рыночной площади молодежный оркестр Бертона играл отрывки из шоу для случайных слушателей и нескольких промокших родственников, приехавших на автобусе оркестра. В стороне от сцены, в один ряд, мальчик и девочка, одиннадцати или двенадцати лет, не одетые в униформу, как остальные, сидели за единственным пюпитром, шевеля ртами, считая такты. Резник наблюдал за ними — за парнем в очках и с начесанными коровьими волосами, за худощавой девушкой, скудно одетой, с ногами, покрытыми пурпурными пятнами от дождя и ветра, — они нервно теребили клапаны своих корнетов, пока они ждали входа.

  Неподалеку от того места, где стоял Резник, сидел Пол Гроувс, глядя куда-то вдаль, и говорил о своей дружбе с Карлом Догерти. Я прикоснулся к нему один раз, и можно было подумать, что я воткнул ему нож прямо в спину . Однажды, когда он и Элейн все еще жили в одном доме, и правда разливалась повсюду между ними, как пятна, они прошли близко друг к другу у подножия лестницы, и Резник, не задумываясь, коснулся мягкой кожи на ее руке. Теперь он мог представить себе ту враждебность, которая зажгла ее глаза; уже инстинктивное отвращение.

  Группа более или менее дружно взяла последнюю ноту Some Enchanted Evening, и Резник зааплодировал, напугав нескольких ошеломленных голубей. Пожилая дама катила свою тележку для покупок перед сценой и бросила монету в футляр для бас-барабана, который собирал лужи и пожертвования на зимнее турне группы по Германии, и дирижер объявил окончательный номер. Пора идти, подумал Резник, но остался, пока два новичка поднесли свои инструменты к губам. Дирижер ободряюще махнул рукой в ​​их сторону, ветер сорвал с подставки их ноты, и их шанс был упущен. Не колеблясь, мальчик достал его, и Резник наблюдал за перекошенным серьезным лицом девушки, которая, прикусив внутреннюю часть рта, изо всех сил пыталась найти свое место во время следующего припева. Только когда они отыграли свои шестнадцать тактов и откинулись на спинку кресла, Резник отвернулся, слезы, глупец, кололи ему глаза.

  Кэрью не торопился с душем, и теперь он сидел в своей комнате с включенным газовым камином, в одних трусах-боксерах в бело-голубую полоску и с V-образным вырезом из овечьей шерсти, ел второе яблоко и просматривал раздел обзоров «Таймс» . Разделов было так много, что отличить субботу от воскресенья становилось все труднее. Под рукой, но нераспечатанный, книга по нейрохирургии, которую нужно было вернуть в библиотеку, заметки к эссе, которое должно было быть представлено за неделю до этого и для которого он имел полное намерение подать заявку на дальнейшее продление.

  Он сложил газету, бросил ее на пол и босиком подошел к окну. Машина снова вернулась, ровно до конца улицы, он мог достаточно ясно видеть темноволосый силуэт, но не лицо. Ну, трахни ее! Он натянул выцветшие джинсы, чистые из прачечной самообслуживания, сменил свитер на белую рубашку. Его черная кожаная куртка висела за дверью. Дверь со стороны кухни вела мимо наружного туалета, ныне заброшенного, через небольшой выложенный плиткой дворик к узкому входу. На полпути Кэрью пробрался через чьи-то задние ворота и проскользнул через боковой проход на соседнюю дорогу.

  Он задавался вопросом, будет ли она все еще сидеть там, когда он вернется, или ее терпение иссякнет. В целом, с улыбкой подумал Кэрью, он предпочитает первое. Может быть, тогда он сделает вид, что пройдет мимо и вернется, когда она даже не знала, что он ушел, и даст ей пищу для размышлений. Или просто вернуться тем же путем, которым он вышел, не оставив ее в покое. У того и другого были свои преимущества.

  И какой из них выбрал Кэрью, от чего бы это зависело? Каприз, настроение или как он попал туда, куда шел?

  Линн Келлог снова сменила положение за рулем, вытянув ноги, как могла, прежде чем приступить к следующему комплексу упражнений, чтобы поддерживать нормальное кровообращение, поднимая и опуская сначала пальцы ног, затем всю стопу, кружась и поднимаясь, нажимая вниз. Анклинг, как назвал это ее бывший бойфренд-велосипедист, одна из немногих техник, на которые он мог положиться, чтобы успешно продемонстрировать, когда она ловила его лежащим на спине на их кровати. Она приказала себе не смотреть на часы, но, конечно же, посмотрела. Она попыталась очистить свой разум и сконцентрироваться, не желая думать о состоянии своего мочевого пузыря, о том, сколько еще воскресений она сможет провести без поездки домой в Норфолк, именно о том, что сказал бы Резник, если бы ей когда-нибудь пришлось объяснять, что она делает.