Куда идти? Домой? Но я же ещё не посадил растение…

Единственно-правильным выбором было подождать, пока церемония закончится и большинство гостей разойдутся. Тогда ты смог бы выполнить обещание Энни.

Надо было где-то переждать, и ты вошёл в первый попавшийся шатёр-подсобку, кажется, предназначенный для хранения сценического реквизита. Часовой у входа слегка удивился, но беспрепятственно пропустил тебя.

Затем ты помнишь приход дорогих сослуживцев: они примчались сразу, как их отпустили со сцены. Многие из них жали тебе руку, хлопали по плечу, обнимали, яростно что-то доказывали, кто-то пытался шутить — но что бы они не говорили, всё это было в твою поддержку.

Ты помнишь заплаканные глаза Микасы и Конни, горячую ладонь Жана на твоей шее.

Кажется, всё, что оставалось смертельно-бледному тебе — это вымученно улыбаться, сидя на ящике, с трудом вставая для очередных объятий или рукопожатий.

Когда твои товарищи разошлись, с тобой осталась только Микаса. Она молчала, понимая, что ты выложился на все триста процентов, и нужно восполнить силы. Придвинув соседний ящик, Микаса бесшумно опустилась на него, и вы сидели плечом к плечу. Прямо как тогда, под деревом Эрена.

Микаса отлучилась лишь раз: чтобы принести тебе горячую похлёбку и кусок хлеба. Ты так и не понял, что было внутри похлёбки, механически прикончив её за считанные секунды. Должно быть, Микаса стащила еду с полевой кухни рабочих, в чьи обязанности входило собирать и разбирать сцену и трибуны.

Когда спасительное тепло оказалось внутри тебя, ты мгновенно «вырубился», как есть — в сидячем положении. С Микасой рядом, ты всегда ощущал себя в безопасности.

Жаль, она отказалась быть твоей телохранительницей. В отличие от капитана Леви, Микаса не подала в отставку сразу после смерти Эрена. Она оставалась в вашем строю, но наотрез отказывалась тренироваться и сражалась только в крайних случаях. Кажется, с боевыми искусствами она завязала навсегда.

Именно Микаса дала тебе понять, что церемония закончилась, слегка подёргав за рукав и тихонько прошептав: «Кажется, всё, Армин. Пора.»

И вот, примерно полчаса спустя, ты стоишь в своей белоснежной рубашке с закатанными рукавами и прилежно приминаешь лопатой землю вокруг только что посаженного зелёного ростка.

Ветер усиливается, и можно бы накинуть мундир, но ты твёрдо решаешь больше никогда его не надевать. К тому же, физическая работа не даёт тебе замёрзнуть.

Наконец, остановившись перевести дух, ты вытираешь пот со лба и, опираясь на черенок лопаты, оцениваешь плод своего труда. Кажется, всё в порядке: юное растение надёжно закреплено в бурой земле, и ему не страшны порывы ветра.

— Остался только дом и сын, Арлерт?

Оборачиваешься и видишь обладателя насмешливого голоса.

— Капитан Леви?.. — ты смахиваешь с глаз мешающие волосы и выжидательно смотришь на капитана, игнорируя его шутку.

— Неплохо сыграно на сцене, — одобряет Леви Аккерман и словно из праздного интереса спрашивает: — Что собираешься делать дальше?

— Завтра покажет. Думаю, расхлёбывать последствия. Утром я должен быть на ковре у её величества: меня уведомили, что будет решаться моя судьба.

— Это я и так знаю. Я не про завтра. Что ты будешь делать потом? — Леви слишком опытен, чтобы не догадываться, что максимальное твоё наказание — отстранение от службы на несколько лет. Хистория ни за что не допустит твоего тюремного заключения.

Честно говоря, ты не планировал так наперёд, и единственный план, который у тебя есть, это прочитать письмо Хитч и узнать, где находится Энни. Поэтому с лёгкой улыбкой ты говоришь:

— Полагаю, выбор у меня невелик. Либо дом, либо сын.

Леви Аккерман усмехается и протягивает тебе руку:

— Не знаю, увидимся ли мы ещё раз, но думаю, ты должен знать. Я ушёл в отставку, не потому что ты стал Главнокомандующим. Вовсе не из-за того, что я не видел в тебе своего лидера. Просто в моём досье мне было больше нечего написать про наличие рабочих конечностей.

На лице капитана возникает такая ухмылка, которую — ты готов поклясться! — он посвящал только командору Эрвину.

Крепко жмёшь ладонь Леви и чувствуешь, как ещё один камень свалился с твоих плеч. Сам того не ведая, капитан задал вектор твоему будущему, и этого внезапно становится достаточно, чтобы понять, для чего нужно жить.

— Дом… и сын, — шепчешь себе, глядя, как капитан, хромая, удаляется к выходу из сада.

Лицу становится тепло, так как солнце, наконец, пробивается сквозь тучи. Ты снова смотришь на росток, вспоминаешь просьбу Энни, и произносишь:

— Мне очень жаль, что так вышло, Марко. Но мы будем жить за тебя.

Воткнув лопату в землю, оглядываешь пустые трибуны, на которых ещё час назад было множество людей. Должно быть, сейчас они разносят вести о сегодняшнем дне по всему городу.

Смотришь на памятник Эрвину — на нём все также развевается плащ, а под лучами солнца он выглядит ещё внушительней.

Ты гасишь порыв снять и закопать его: отчего-то тебе кажется, что дотронувшись ещё раз хоть до чего-то, связанного с Разведкорпусом, ты тут же вернёшь назад весь груз и чувство вины.

Теперь это не моя история.

Оставив лопату в земле и полив растение, ты подходишь к Микасе, всё это время ожидающей тебя на пустой скамье нижней трибуны.

— Микаса, а ты… что будешь делать дальше?

Ты знаешь, что Микасе ответить на этот вопрос в два раза сложнее, чем тебе.

Нет.

В миллион раз сложнее.

Помимо работы, она в последнее время увлеклась рукоделием, возродив увлечение детства. Говорят, это здорово успокаивает нервы. Но этим сложно заработать на хлеб. Ты уверен, что Хистория предложит ей другую должность после расформирования Разведкорпуса. Но хочет ли этого Микаса?

Микаса молчит. Отследив траекторию её взгляда, видишь, что она смотрит на памятник Эрвину. Тревожась за неё, начинаешь горячо говорить:

— Ты должна попробовать встретить кого-то… построить семью… Я знаю, это сложно, но…

— Как хорошо ты сказал про Командора Эрвина, — перебивает Микаса. — Как думаешь, после смерти … он правда сейчас свободен?

— Только не говори, что тоже хочешь умереть, — твоя тревога нарастает.

— О нет, Армин, я просто думаю… Ведь Эрен тоже свободен сейчас? Скажи, ему хорошо?

— Думаю, да, — ты садишься рядом с Микасой, и теперь вы вместе смотрите на памятник тринадцатому главнокомандующему.

Солнце так ласково греет, что не хочется никуда уходить. Рабочие уже начинают разбирать сцену, убирать садовые инструменты и сматывать полотно с крыльями свободы. Уже завтра здесь останется только памятник, мемориал и прекрасный сад.

— Спасибо, Армин. И не переживай за меня. Я никогда не покончу с собой. Я уже говорила это и скажу ещё раз — если я умру, то со мной умрут и воспоминания о Эрене. Я этого не допущу. Я обязательно буду тебе писать. А к зиме жди подарок. Пока что выходит, конечно, коряво, но я очень постараюсь связать тебе шарф.

«Дожить бы до зимы…» — думаешь ты, а сам смеёшься:

— А потом мне тоже придётся подарить его какой-то девушке, чтобы она таскалась за мной до конца жизни?

Микаса улыбается в ответ:

— Она и без шарфа таскается за тобой. Иначе с чего бы ей проплывать тысячу миль, только чтобы вручить тебе растение?

Ты, вспоминая, что Микаса слышала твою речь у дерева, краснеешь и внезапно осознаёшь, что тебе очень нужно спешить.

Читая эту мысль на твоём лице, Микаса легонько толкает тебя в сторону:

— Иди уже.

Ты крепко-крепко — до слёз в глазах — обнимаешь свою лучшую подругу, и уже спустя пару минут мчишься домой — опустошать свой почтовый ящик.

Оказавшись у дома, трясущимися руками выгребаешь всю стопку писем из почтового ящика и мчишься на верхний этаж, даже не поприветствовав бабулю Джун.

Рассыпав письма на кровати, начинаешь судорожно искать конверты от Хитч: их всего три, и в каком-то из них информация, где сейчас Энни.

Хитч давно не пишет от руки: она ловко обращается с печатной машинкой, поэтому ты очень быстро пропускаешь миллионы её упрёков по поводу твоего исчезновения и с ужасом понимаешь…