— Думаю, что стоит обсудить торговлю не только нашими металлами, но и местными фруктами, — заметил он, окинув взглядом растущие вокруг деревья. — От Ташбаана не убудет поставлять к королевскому столу ящик-другой. А то наш виноград в сравнении с калорменским кисловат.

Аравис вздохнула, качнула головой и ответила, с сожалением глядя на заполненную доверху вазу:

— Не меньше двух дней через пустыню… Они увянут.

Да и прежде Арченланд вполне обходился за обедами без персиков и южных сладостей. Особенно в виду весьма… натянутых дипломатических отношений. Калормен так и не оборвал их лишь из-за арченландского серебра — лучшего в всем известном Аравис мире.

— Пусть везут ночью, — не согласился Кор.

— Но днем всё равно же…

— Уверен, с этим можно что-нибудь сделать.

Аравис пожала плечами — в таких тонкостях она, как и любая тархина, мало что смыслила, а принцессе Арченланда и вовсе не приходилось задумываться о том, как везти фрукты через пустыню, — и, не удержавшись, вытащила из вазы еще один персик. Надкусила пушистый бочок и блаженно зажмурилась, чувствуя сладость на языке и прохладу обдувающего лицо ветерка.

А потому не сразу заметила возникший в тенях над мраморной дорожкой кроваво-красный силуэт. И невольно вздрогнула, открыв глаза и мгновенно наткнувшись взглядом на чужой. Словно налетела на стену из зеленого льда.

— Ваше Высочество…

— Не трудитесь, тархина, — отмахнулась принцесса Джанаан на попытку их обоих подняться со стульев и поприветствовать ее подобающим поклоном. — Я лишь искала сына. Он любит бродить по здешним садам.

— Соболезную вашему горю, госпожа, — осторожно ответила Аравис. Как бы ни относилась она к тисроку, его сестра потеряла сына и ничем не заслуживала…

Принцесса остановилась и повернула к ней застывшее золотисто-смуглой маской лицо под кроваво-красной накидкой. Посмотрела Аравис прямо в глаза и ответила ледяным тоном:

— Избавьте меня от ваших лживых соболезнований, тархина. Я не забыла, как горячо вы были преданы нам в прошлом.

— Вы вправе считать, что я предала вашего брата, — согласилась Аравис недрогнувшим голосом. — Но я и не думала насмехаться над вами и…

Зеленые, отливающие на свету морской голубизной глаза скользнули по ее лицу равнодушным взглядом. Словно искали какую-то… брешь. А затем бросили этот взгляд на Кора. Всего на мгновение, но Аравис стало не по себе.

— Вашим насмешкам, — ответила принцесса, — меня не ранить. Не после того, чтó вы уже сделали. Я молюсь лишь об одном, тархина, — сказала она, и уголки ее подкрашенных губ вдруг дернулись в необъяснимой гримасе горечи. — Я молюсь, чтобы однажды вы посмотрели в глаза мужчине, которого любите больше собственной жизни, и поняли, что он думает лишь о смерти. И всей вашей любви недостаточно для того, чтобы стереть тот позор, что теперь толкает его на острие кинжала. Вы не знаете, какую цену я заплатила, чтобы вырвать его у когтей смерти после того, что вы с ним сотворили. Ваше северное благородство не стоит и медной монеты, если вам мало лишь достойной победы в бою.

— Он ведь ваш брат, — вырвалось у Аравис, и принцесса ответила горьким отчаянным смехом, чуть откинув голову назад. В ушах у нее зазвенели длинные серьги из красного золота.

— Мой брат, — согласилась она, вновь изогнув губы в болезненной улыбке. — Мой любовник. Моя жизнь. И отец моих старших сыновей. Вы, верно, были слишком молоды, чтобы понимать, какие слухи ходят о нас среди тарханов. И ходят не напрасно. В следующий раз, когда вам захочется посмеяться над тем, кто не может вам ответить, вспомните, что его тоже кто-то любит. И куда сильнее, чем способны любить вы.

— Ваш брат напал на нас без предупреждения, — напомнил Кор тем мягким тоном, каким всегда говорил другим людям неприятную, но необходимую правду. Принцесса повернула к нему лицо и вдруг улыбнулась почти весело. Словно… эти слова искренне ее позабавили.

— Прекрасно, Ваше Высочество. Продолжайте ждать предупреждения от ваших врагов. Пусть воины Арченланда гибнут сотнями из-за вашей беспечности. Пусть воины Калормена захватывают ваши земли и замки, не потеряв и дюжины человек. Потому что вы вновь оказались не готовы защищать свое. Калормену, — сказала она с кривой улыбкой, — ваша наивность по нраву.

И повернулась на каблуках, не дожидаясь ответа. Не собиралась его дожидаться.

«Средь бед мой дар окреп: Медеей стала я».

Сенека, «Медея».

========== Глава девятая ==========

Над городом богов собирались тучи. Угольно-черные, кудлатые, словно выписанные на бледно-голубом небе плавными мазками пушистой кисти, и такие тяжелые, что они нависали над самыми крышами домов, над раскинувшимися на них садами и над острыми узкими башнями вокруг купола ташбаанского дворца. Скрывали солнечные лучи, оставляя сухой земле лишь бледное подобие серых теней вместе ярких угольно-черных, всегда рождавшихся в этот час под слепящим калорменским солнцем.

В Ташбаан шла смерть. Стелилась за ним, прячась под шелестящими полами плаща, словно рождающийся из самой земли черный туман. Словно поднимающийся из глубин преисподней дым, слепо рыщущий, тянущий извивающиеся щупальца, пробирающийся сквозь все засовы и молитвы. Клубилась в дворцовых коридорах, таилась за поворотами, встала стеной перед высокими двойными дверьми, словно говоря, что все надежды напрасны, все мольбы останутся неуслышанными. Двери распахнулись беззвучно, прозвенели шпоры на запыленных сапогах, и на несколько ударов сердца в кабинете с высокими стрельчатыми окнами повисла гнетущая, такая же тяжелая, как и тучи за ними, тишина.

Глаза в глаза, как сошедшие в схватке смертельные враги. Вот только оружием уже были не мечи, а слова. А значит… ему не победить. Тисрок тоже это знал.

— Вы не слишком-то торопились, благородный тархан.

— Увы. Мне пришлось взять штурмом дом мужа моей сестры и обезглавить его, когда он встал у меня на пути, защищая жену.

А ей даже не хватило совести заплакать. Лишь проклинать его, когда с его сабли капала на пол темная кровь и расползалась пятнами на выложенных розовым мрамором звездах, будто разъедая их изнутри. Так же, как ее предательство разъело всю их семью.

Посмотри, что ты сделала с нами. Посмотри!

Ты… убийца! Он был тебе верным соратником! А ты… И ради кого?! Сами боги проклянут ее и низвергнут во мрак, а ты…!

Значит, я паду вместе с ней!

Они связаны до конца его дней. Даже если она покинет его первой… он пойдет за ней в любую тьму.

— Как печально, — равнодушно ответил тисрок, но взгляд его будто хлестнул черным кнутом, оставляя на лице еще один пылающий рубец.

А ведь когда-то… в багровых песках Юга, в серых степях Запада, у подножия скалистых северных гор… они были почти братьями.

Что с нами стало, мой принц и господин? Что с нами сделал этот мир?

— Я умоляю о милосердии для моей сестры. Она лишь безумная женщина, возомнившая, что она вправе судить тех, кто стоит гораздо выше нее. Она…

Пусть будут хоть галеры, но не смерть на плахе. Нет. О чем он, в самом деле, думает? На галерах Изельхан умрет в мучениях. Топор для нее милосерднее. А он не оставит ее детей. Это единственное, что он теперь может для них сделать.

Что же… с нами стало за каких-то десять лет?

— Ты хочешь, чтобы и тебя отравили?

Рабадаш подумал о том же. Он вспомнил, как и Ильгамут, о свисте сабель и стрел в раскаленном мареве, о громе копыт несущейся с холма конницы и о победном смехе, на короткое мгновение объединявшим даже принцев с простыми копейщиками. О жаре ночных костров и о сотнях рассказанных подле них историй и шуток. О кислом вине, которое никогда не подадут к столу тисрока, но которое так легко и привычно пьется именно там — в затерянных в ночи и времени походных лагерях.

— Моя сестра не посмеет более искушать судьбу.

— Я говорю не о твоей сестре, Ильгамут, а о своей. Она не успокоится, пока не добьется справедливости, и если ты встанешь у нее на пути, она убьет и тебя. Даже… — голос у него будто сорвался, и усталый взгляд устремился куда-то в сторону, словно сквозь стены дворца в поисках… — Несмотря на всю ее любовь к тебе.