Привезет? Так стало быть… он написал в Ташбаан, когда… Но почему не написал жене? Или… это она промолчала? Из ненависти? Из мести? Или… попросту забыла, как обещала Альмире смерть?

— Но… что будет со мной, повелитель? Да продлят боги твои лета до скончания времен.

Какую участь он изберет для нее?

— Шараф, — бросил тисрок одному из мужчин в его свите. — Ты возьмешь ее в жены, если принцесса Нарнии тебе откажет.

— Я? — растерянно повторил тот, пока Альмира пыталась понять, кто он, раз просит руки настоящей принцессы. И толком разглядеть его лицо в полумраке среди мечущихся на ветру факельных отблесков. — Ты доверишь южные рубежи мне?

— У тархана Ильгамута есть наследник, — жестко, с металлом и ядом, ответил тисрок, но второй мужчина и не подумал умолкнуть при одном только звуке этого разом ставшего таким страшным голоса.

— Всего один. Да, к тому же, младенец. А пути богов неисповедимы для простых смертных, и…

— Если такова будет их воля, — процедил в ответ тисрок, не позволив ему закончить, — то я доверю Юг тому сыну, что родит тебе тархина. Вы же останетесь в Ташбаане.

Альмира была готова рухнуть на колени еще раз — если бы уже не стояла на них, — умоляя о снисхождении лишь за то, что она слышала подобные дерзости из уст… еще одного ее жениха, но сам он и бровью не повел, будто не понимал, что ходит по самому острию сабли.

— И ты согласен видеть ее каждый день в собственном дворце?

Тисрок посмотрел на него так, словно услышал какую-то глупость и теперь ждал, когда ее исправят. Потом сказал, мгновенно и будто устало понизив голос:

— Счастье Калормена, что Зайнутдин так и не стал его правителем. Ни ты, ни он не способны понять, что желания тисрока не имеют никакого значения.

И прошел мимо Альмиры, к распахнувшемуся ему навстречу тяжелому пологу шатра.

— Прошу вас, тархина, — сказал второй мужчина, делая шаг вперед, и протянул ей руку в тяжелых самоцветных перстнях. — Поднимитесь.

Альмира не посмела спорить. И бросила еще один взгляд на его лицо. Старше тархана Ильсомбраза — намного старше, — но вместе с тем… намного моложе тисрока.

— Мой брат жесток, — продолжил он, не выпуская из пальцев ее руки, и Альмире захотелось упасть на землю вновь. Принц?! О, милостивая Зардинах, как можно… отдать ее, запятнавшую руки кровью невиновного, принцу всего Калормена?! — Но лишь с теми, кто повинен в грехах предательства и убийства. Он знает, что вы лишь невинное орудие в руках истинного зла. Не ваша вина, что оно воспользовалось этой невинностью.

— Благодарю вас, мой господин, — пролепетала Альмира, не зная, что еще ответить. Разве… заслужила она столь ласковые слова?

— Если этому браку суждено быть, — продолжил принц, — то я клянусь всегда быть вам добрым мужем и защитником.

— Вы… слишком добры ко мне, господин. Но если… — попросила Альмира, вдруг почувствовав прилив сил, — такова воля богов, то позволите ли вы мне искупить вину перед тарханом Ильсомбразом, дав его имени новую жизнь?

— Если таково ваше желание, тархина, то я буду счастлив его исполнить, — почти улыбнулся принц и перевел взгляд на темный шатер у нее за спиной. — Но брату моему этого говорить не стоит. Пока что. Боюсь, сейчас ни он, ни моя сестра не оценят вашей добродетели.

Альмира судорожно выдохнула, не понимая, почему небеса вдруг оказались так милостивы к ней, и разрыдалась, не в силах больше сдерживать чувство облегчения. И не нашла сил, чтобы отстраниться, когда принц осторожно привлек ее к себе, положив ладони на ее вздрагивающие плечи.

***

Тяжелую душную темноту в шатре разгоняла лишь одинокая медная лампа с тонущим в густом масле фитильком. Джанаан поднялась ему навстречу — багровая тень в шелестящих от малейшего движения шелках, — едва шевельнула пальцами, указав слугам на выход из шатра, и упала в протянутые к ней руки. Замерла без движения — одни только плечи вздрагивали под сжавшими их пальцами — и прошептала срывающимся голосом:

— Напрасно… С моря… идет буря.

Ты напрасно приехал.

Скажешь, ты не молилась об этом, когда послала гонца?

— Не стоило так пугать эту девочку. Она думала, я обезглавлю ее, не сойдя с коня.

Джанаан подняла голову — слабое пламя едва высветило разом заледеневшие глаза под тонкими бровями-полумесяцами — и спросила равнодушным голосом:

— Больше тебе нечего мне сказать?

— Ты жестока.

— Я всегда была такой, — процедила сестра и вырвалась, отступив на шаг назад. Фурия в багровых шелках, окутанная завитыми волосами, словно дюжинами непрерывно шевелящихся змей.

— Лишь в ответ.

— Я отравила его своей рукой, — прошипела Джанаан. — Помнишь? Я носила под сердцем твоего сына и знала, что благочестивый тархан Амаудир будет кричать об этом на весь Калормен, едва узнает. Я зачала, потому что знала, как сильно этот сын нужен тебе. И отравила собственного мужа, чтобы это скрыть. А теперь ты поносишь меня за то, что я хочу покарать убийц моего первенца? Твоего, — зашипела она, как рассерженная змея, — первенца. Я всегда буду выше других. Выше твоих наложниц. Выше твоей жены. Выше…

Самой Зардинах, если он бросил вызов даже богам ради того, чтобы обладать этой женщиной. И отстранился, когда она протянула к нему руки, чтобы поцеловать. Не как сестра, но как любовница.

Джанаан застыла в растерянности — вычерненные ресницы затрепетали, словно она пыталась сдержать нахлынувшие слезы, — и попятилась, прижимая руку к груди и задыхаясь.

— Вот, значит, как? — спросила она со слезами в голосе.

— Он не простит.

— Да какое тебе дело до его прощения? — зашипела сестра вновь, кривя губы в яростной гримасе.

— Мне — никакого. Но ты любишь его. Я не позволю тебе всё разрушить.

— Что ж, прокляни меня, если желаешь, брат, — выплюнула Джанаан и отвернулась, кусая губы. — Раз считаешь, что я предала тебя, выбрав его.

— На что тебе мои проклятия? Не думаю, что ты проделала такой путь ради них.

— Я… — она осеклась, схватилась рукой за горло и жалобно всхлипнула. — Я лишь пыталась…

— Ты поступила так, как считала нужным. И ты была права. Тарханы дрались бы из-за тебя, как дикие собаки, пока мне всё же не пришлось бы выбрать тебе мужа.

— И теперь ты говоришь со мной, словно я… чужая, — выплюнула Джанаан и отшатнулась, стоило лишь коснуться ее плеча. — Твой трон, твой Калормен, твой мир, даже сыновья — и те только твои, а я для них лишь женщина, приведшая их в этот мир. Всё ради тебя и ничего взамен! — бросила она и отшатнулась вновь. Почти взвизгнула. Как любимая гончая, не понимающая, за что хозяин вдруг отвесил ей пинка, ведь она так старалась ему угодить.

— Тебе ли бояться жен и наложниц?

Джанаан задрожала, всхлипнула вновь, прижимая к лицу руку в темных гранатовых перстнях, и попросила срывающимся голосом, подняв на него полные слезы глаза.

— Не надо. Умоляю. Не делай этого… только ради меня.

— Это не тебе решать, — ответил Рабадаш и повернулся к дрожащему на ветру пологу. — Я жду тебя в Ташбаане.

— Если ты уйдешь, я убью себя, — выпалила сестра. Почти бросилась за ним, но в последнее мгновение сдержалась и осталась на месте.

— Не убьешь, — ответил Рабадаш. — Ты никогда не сдавалась. Не сдашься и теперь.

И вышел из шатра, не оборачиваясь. В лицо ударил порыв соленого, завывающего всё сильнее и гнущего верхушки деревьев ветра.

Ты слишком сильна для того, чтобы умереть раньше тех, кого ненавидишь. Тем лучше… если ты станешь ненавидеть того, кому желают вечной жизни.

***

У персиков в ташбаанских садах был почти забытый вкус дома. Не у вина, не у слишком острого по арченландским привычкам мяса, а почему-то именно у персиков. Крупных, сладких, с почти лопающейся кожурой и текущим по пальцам соком. Аравис успела съесть целых три, прежде чем заметила направленный на нее задумчивый взгляд.

— Что-то не так?

Не иначе, как она вся перепачкалась этим соком и теперь представляла собой совсем не царственное зрелище. Но возлюбленный супруг ее неожиданно огорошил.