— Дорогая сестра, позвольте представить вам моего друга тархана Сармада, господина Зулиндреха и племянника нашего повелителя, да живет он вечно! — скороговоркой выпалил Фарис и, опомнившись, склонился в низком поклоне. Тоже перед Ласаралин.

Ах, племянника! А она-то уж решила…

— Сочувствую вашему горю, тархан, — ответила Аравис, гадая, к чему ей вообще это знакомство. — Я была в Зулиндрехе в юности и помню, сколь прекрасны его сады и берега.

— И я сочувствую вашей утрате, тархина, — ответил тархан Сармад, но Аравис почудилась насмешка в этих словах. Племянник тисрока уж точно не стал бы сожалеть о смерти ни одного из изменников, едва не свергнувших его дядю. — Мне не доводилось видеть красоту Анварда, но другие тарханы говорят, будто это величайшая из крепостей в северных землях.

Без сомнения. Анвард уходил в глубину окружавших его гор, пряча за толщей серых камней дюжины покоев и зал. Но даже того, что оставалось снаружи — высоких, тоже наполовину вырубленных из скалы башен и неприступных крепостных стен — было достаточно, чтобы ощутить всю силу северных королей, веками сидевших на его троне в окружении стражей с тяжелыми алебардами. Мощь железа и тепло звериных шкур, с которыми было не сравниться даже острейшим калорменским саблям и нежнейшим шелкам. Суровая красота увенчанных снежными коронами гор.

— Не смею просить вас присоединиться к нам за столом, милостивый тархан, — вновь защебетала Ласаралин, играя золотой цепочкой ее длинного, украшенного рубинами ожерелья, обвивавшего смуглую шею в три ряда и спускавшегося на грудь в красной парче. — Но надеюсь, что вы присоединитесь к завтрашней охоте. Без сомнения, тархине Зиммурад страшно отпускать сына на подобные развлечения без достойного присмотра, а мой возлюбленный супруг, да живет он вечно, слишком погружен в заботы о Калормене, чтобы находить время на праздность.

Надо полагать, охотились тарханы не в окрестностях Ташбаана. Но чем руководствовалась Ласаралин, когда полагала, что один ребенок может присмотреть за другим? Или же… племянник тисрока был вовсе не другом, а соглядатаем.

Аравис дождалась, когда он отойдет, поклонится дяде и сядет на мгновенно придвинутый по его левую руку стул, а затем негромко спросила:

— Ты любишь охотиться?

Брат, которого не звали даже за столы других тарханов, осторожно присел рядом с поникшей матерью и кивнул.

— Знаешь, — заметила Аравис, — в Арченланде обширные охотничьи угодья. На южных склонах. Впрочем, как и на северных, где можно встретиться с Верховной Королевой Нарнии и поохотиться вместе с нею в западных лесах. Если бы ты приехал погостить ко мне в Анвард…

— Я не могу надолго оставить мою дражайшую мать одну, дорогая сестра, — вежливо ответил брат, а Аравис с раздражением заметила в мыслях, что Ласаралин и думать забыла щебетать о погоде и развлечениях. Уж она-то точно была соглядатаем. Для возлюбленного — будь он неладен — супруга.

— Мы с мужем будем рады видеть в Анварде и вас, тархина, — ответила Аравис и поймала себя на мысли, что даже не лукавит. В конце концов… не вздумай мачеха выдать ее за Ахошту, она не бежала бы на Север. Зная, к чему этот побег ее привел, Аравис согласилась бы еще на три сватовства от покойного тархана и три стремительные скачки через пустыню в отчаянной надежде обогнать две сотни конных под предводительством Рабадаша.

Вы предали своего принца, тархина.

Что ж, если так рассуждать, то Сьюзен Великодушная и Эдмунд Справедливый и вовсе пошли против законов гостеприимства, ускользнув из Ташбаана, как воры, в тайне и под покровом темноты. И никакие слова не убедили бы Аравис, что вероломство совершила она, а вовсе не кронпринц, вздумавший в ответ вернуть невесту силой.

Но мачеха лишь качнула головой и положила руку сыну на плечо.

— Мое здоровье не позволяет мне покинуть Ташбаан, дорогая падчерица.

Да неужто? Золотая клетка дороже? Пусть так, но за что же запирать в ней сына, если она сама просила Аравис… Нет, она просила вернуть им Калавар. Арченланд мачехе ни к чему.

— Я всё же надеюсь, что вы подумаете над моим приглашением, — ответила Аравис, и над столом повисла гнетущая тишина.

Стрелявшая глазами Ласаралин разомкнула подкрашенные губы — Аравис понадеялась, что подруга не станет делать никаких замечаний насчет Арченланда, — но заговорить не успела, резко повернув голову к распахнувшимся дверям. А затем в сторону мужа. В залу почти ворвался запыленный мужчина в тяжелом плаще и повязанном на голову платке, пронесся мимо снующих туда-сюда слуг, едва ли не отталкивая их со своего пути, и остановился в полудюжине шагов от тисрока, согнувшись в низком поклоне.

— Повелитель, да продлит Таш твои лета до скончания времен, я послан к твоему двору моей госпожой принцессой Джанаан, дабы сообщить, что она остановилась с заходом солнца в пяти милях от Ташбаана. С моря идет шторм, и моя госпожа…

Тисрок не дослушал. Стремительно поднялся — почти вскочил — на ноги, кивнул посланнику и бросил замершим в ожидании приказа слугам.

— Седлайте коня!

— Мой господин, но ведь шторм… — робко попыталась остановить его Ласаралин, но тисрок лишь отмахнулся от нее отрывистым жестом — рубанул по воздуху ладонью в рубиновых перстнях — и прогремел каблуками на сапогах в повисшей в зале тишине. Захлопнулись высокие двойные двери, и в этой тишине звонко прозвучал голос его племянника.

— Прошу нас простить, Ваше Высочество. Мой дядя продолжит разговор с вами позже. Эй, ты! Принеси посланцу моей матери вина и еды, он, верно, утомился после долгого пути.

Однако, хмыкнула в мыслях Аравис. Ждала, что нечто подобное Кору скажет Великий Визирь, а вовсе не ребенок, которому едва ли исполнилось десять лет.

========== Глава восьмая ==========

«…А там — пускай ярмо

Изгнания, клеймо детоубийцы,

Безбожия позор — всё, что хотите.

Я знаю, что врага не насмешу».

Еврипид, «Медея».

В медной жаровне тлели рыжие угли. Но не грели. Мечта о путешествии, о богатейших сатрапиях и прекраснейших дворцах обернулась худшим из кошмаров, когда-либо являвшихся ей под покровом тьмы. И путь в Ташбаан, прежде видевшийся стремительным, словно полет сокола, и ярким, словно празднества в честь богов, обратился чередой нескончаемых мрачных дней, наполненных лишь свирепым ветром, безжалостным солнцем и одиночеством среди огромных караванов. Те сменялись один за другим. Отставали и поворачивали на пересечениях тянущихся сквозь пустыни и степи трактов или, напротив, возникали в дрожащем на солнце мареве, и до Альмиры вновь доносились ничем не отличавшиеся друг от друга голоса купцов.

— Мир вам, благородные воины! Позволите ли вашему покорному слуге узнать, куда вы держите путь?

— В Ташбаан, — равнодушно отвечала принцесса Джанаан, если возглавляла кавалькаду верхом на белогривой лошади. Или скрывалась за тяжелым пологом носилок, и вместо нее с торговцами говорил кто-то из мужчин.

Альмире смотреть на караваны не запрещалось. Но она поначалу сама не смела приподнять золотую, расшитую черными ромбами парчу, услышав смех или залихватские дорожные песни. Порой… даже слишком залихватские.

— Простите их, госпожа, — пробормотала она однажды, когда пение стало уж слишком дерзким и прославляющим прелести какой-то «красавицы Зархан из Тешихбаана». — Они не ведают, что…

— Жизнь — нескончаемая перемена горестей и радостей, — равнодушно ответила принцесса, смотревшая на тракт, едва касаясь пальцами края полога. — Другие смеются, пока мы плачем, и не нам запрещать им счастье. Ведь и мы позволяем себе смех, не думая о тех, кто в этот же миг задыхается от горя и отчаяния.

И вновь погрузилась в молчание. Альмира не понимала. Хотела она того или нет, но ее боль притупилась куда быстрее, чем следовало скорбеть невесте, своей рукой погубившей жениха. Будто мир разверзся у нее на глазах, обратившись преисподней с огненными демонами, верными слугами Пламенного Азарота, но руки ее в последний миг ухватились за уходящую из-под ног землю, и она лишь почувствовала опаливший лицо жар, но… не сорвалась. Принцесса же… будто и в самом деле сгинула в пламени, оставив после себя лишь выжженную оболочку.