— Тархан Ильсомбраз? — спросила она тонким голосом, думая, что боги покарали ее за какой-то невольный грех и теперь ее обманывает собственный слух.

— Мой старший сын, милое дитя, — улыбнулась принцесса Джанаан, но в ее зеленых с голубым отливом глазах будто стыл прозрачный лед. — Любимый племянник великого тисрока, да живет он вечно, и господин Зулиндреха. Смею надеяться, вы поладите.

Тархан был не старше Альмиры, но… сын принцессы? Той, кого во всем Калормене, от белых песков севера до багровых — юга, от морских берегов востока до степей и гор запада, величали любимой сестрой тисрока? Да и сам он, по слухам… Воин Азарота. Такой же, как дядя, но тот… никогда не казался Альмире безжалостным и свирепым, как рисовала этих воинов людская молва. Кровавые Сабли Калормена, яростные слуги Азарота, Бича Небес и Господина всех мужей. Ибо каждый мужчина в империи, будь он хоть тисроком, хоть пахарем, был готов отстоять свое с оружием в руках. Хоть с саблей, хоть с обыкновенным серпом, но каждый из них знал, сколь суровый край раскинулся вокруг и сколь многие с радостью лишат жизни всякого, кто не способен защитить свой очаг. И даже эти пахотные серпы повторяли форму клинков тарханов и принцев. Даже сам Бич Небес сражался с северными и южными демонами с огненным серпом в руке.

И незнакомый, никогда не виденный ею племянник тисрока, правитель сразу трех сатрапий в свои шестнадцать лет… Каким властным и надменным он должен был быть. И сколь красивые стихи покрывали длинный пергаментный свиток, прославлявший день рождения его сестры тархины Марджаны.

Мне ветер, покорный великому Ташу, принес весть благую

В ночь полной луны, что тьму изгоняет по воле самой Зардинах.

И море у ног сребром обратилось, пронзив красотой мою душу нагую,

Едва я услышал о счастье, расцветшем в пустыни алых клубах.

Разве может тот, кто пишет такие стихи, быть жестоким? Тот, кто смотрел на нее

завороженными черными глазами и говорил, что она ослепила его одним своим взглядом? Высокомерен он всё же был — а как не быть, когда он так близок к трону самого тисрока, да живет он вечно, — но Альмира ждала тирана. А встретила всё же поэта.

И сама не заметила, как начала расспрашивать его о красоте столицы, чтобы отвлечь от мыслей о рожавшей за плотно закрытыми дверьми матери. Должно быть, он посмеивался в мыслях над наивной тархиной, не способной представить даже тень высящегося посреди реки города, но отвечал с неизменной улыбкой на тонких губах.

— Ташбаан не так уж велик в сравнении с другими калорменскими городами, милостивая тархина. Но и алмаз при своей малости в тысячи раз драгоценнее обыкновенной гранитной скалы. А раскинувшиеся вокруг него сады цветут и плодоносят круглый год стараниями лучших садовников при дворе великого тисрока, да продлят боги его жизнь до скончания времени. Мой дворец стоит на южном берегу в миле от города, и… я смею надеяться, что он придется вам по нраву.

Альмире нравились уже одни только рассказы о запахе апельсиновых деревьев и тишине речных заводей. О смехе и танцах до рассвета. О тархине Ласаралин, достойнейшей из женщин северных сатрапий, и о ее безмерной любви к повелителю всего Калормена. Будто жених рассказывал ей самую дивную сказку на свете, но сказка эта обещала стать явью каких-то несколько месяцев спустя.

— Ваш дядя, да живет он вечно, похож на вас? Молю, простите меня, благородный тархан, если мои слова покажутся вам глупостью, ведь я ничего не смыслю в северных обычаях.

— Мой… дядя, — ответил тархан Ильсомбраз, и уголок его губ поднялся в кривоватой улыбке. — Нет, я мало похож на него. Под его рукой весь Калормен, и многие скажут, что он жесток и яростен, но малодушных всегда пугает чужое величие. Он благословлен богами и любим прекраснейшей из женщин Калормена, что подобна драгоценной жемчужине, в которую вдохнула жизнь сама Зардинах. А я… лишь верный его слуга.

Альмира не посмела перечить, но не согласилась в мыслях. Благословение Таша смотрело на нее и с лица жениха — черными, словно драгоценные агаты, глазами. Точно того же цвета, что взирали на смиренную паству с бронзового птичьего лика на столпе богов в каждом калорменском храме. И говорили, будто и брат его, тархан Сармад тоже родился черноглазым. Да мыслима ли такая удача, чтобы оба сына принцессы оказались благословлены Повелителем Ветров? Брат госпожи был единственным из сыновей прежнего тисрока — да будет его жизнь вечной на благодатных полях богов, — чьи глаза были чернее беззвездной ночи и морской бездны. А потому даже проклятие северного демона в обличие льва не смогло лишить тисрока Рабадаша того, что принадлежало ему по праву рождения и благословения богов.

Но мать почему-то потемнела лицом при одном только взгляде на тархана Ильсомбраза и даже заспорила с дядей, когда над красной пустыней поднялась бледная луна, окрасив бескрайние дюны в буро-серый цвет.

— Ты безумец, — зашипела мать, ничуть не заботясь о том, что ее могут услышать слуги и рабы. — Отдать мою дочь этому…

— Твои возражения несколько запоздали, — ответил дядя, мыслями бывший вовсе не с ней, а с женой, рожавшей его сына. Или дочь. Но весь дворец молился о сыне. — И решение об этом браке принимал не я, а тисрок. Я лишь выбрал достойнейшую из невест этих земель. Или ты хочешь, чтобы Ильсомбраз взял в жены дочь кого-то из моих врагов?

— Какие враги могут быть у мужа принцессы и господина двух сатрапий? — фыркнула в ответ мать, а Альмира вдруг подумала, что принцесса Джанаан никогда бы не сказала… подобную наивность. — Ты разбил варваров, присоединил к своим землям сатрапию тархана Анрадина, взял женой любимую сестру тисрока, неужели тебе всё мало? Не втягивай мою дочь в этот… грех!

— Замолчи, Изельхан, — неожиданно тихо и зло ответил дядя. Мотнул головой, и упавшие ему на лоб светлые волосы будто придали глазам отблеск разгорающегося пламени. — Если ты еще хоть раз посмеешь повторить эти ташбаанские слухи, я отправлю тебя к мужу и велю ему запереть тебя в четырех стенах до конца твоих дней. Быть может, тогда ты наконец научишься уважению к потомкам Таша и моей жене.

Мать попятилась, словно ждала, что за этими словами последует удар, и поманила Альмиру рукой.

— Идем, дитя мое. Ни к чему тебе… знать о тяжестях материнства раньше срока.

Альмира не посмела спорить. Думала, что мать успокоится через несколько часов, что она лишь переживает за дочь. Ведь если у дяди родится сын, Альмира может никогда и не стать его наследницей. И тогда тархан Ильсомбраз увезет ее далеко на север, в прекрасный Зулиндрех, что славится таким дивным голубым жемчугом и лежит лишь в паре недель пути до Ташбаана. И она будет представлена ко двору великого тисрока, да живет он вечно, сядет за один стол с женами самых именитых тарханов империи и, быть может, даже подружится с прекрасной тархиной Ласаралин. Ведь та… старше Альмиры лишь на шесть лет. У них просто обязаны найтись общие темы для разговоров. Да хотя бы о том, как им обеим повезло быть избранными потомками самого Таша неумолимого и неодолимого. А северным обычаям Альмира научится быстро. Чтобы не посрамить будущего мужа, даже если к ней обратится в разговоре сам тисрок, да живет он вечно.

Последнее, конечно, не могло бы сбыться, даже если бы Альмира тоже была благословлена всеми тремя богами разом. Как бы ни относился тисрок к племяннику, его невесте повелитель Калормена разве что кивнет и спросит ее имя. Что ему… такая юная, да еще и женщина?

Тем обиднее было видеть, как следующим утром мать зло заметалась по покоям, узнав, что принцесса Джанаан родила сына.

— Нет, я этого не допущу. Нет-нет-нет. Не мою дочь. Не этому… Не в Ташбаан к…

— Что ты такое говоришь? — обиделась за ни в чем неповинного жениха Альмира. — Тархан Ильсомбраз — достойный мужчина, и…

— Дитя мое, — отрезала мать, — ты ничего не знаешь о мужчинах, чтобы после первого же разговора знать, достоин он или нет. И ты никогда не видела тисрока, чтобы понять… О, боги, да само рождение этого тархана — великий грех!