Отец поперхнулся вином, а почему-то оказавшаяся в его кабинете тархина Ласаралин, кажется, едва не лишилась чувств от такого заявления.

— Супруг?!

Мать кивнула, подняла на него сияющие глаза и добавила:

— Я молю о снисхождении, ибо ношу под сердцем его дитя.

Отец поперхнулся еще раз — уже одним воздухом, — перевел потрясенный взгляд на Ильсомбраза, и тому захотелось провалиться в преисподнюю к огненным демонам Азарота, чтобы этого взгляда не видеть. Но боги не пожелали смилостивиться над своим презренным слугой, и пришлось объясняться.

— Тархан Анрадин вздумал… возомнил себя достойным руки принцессы Калормена, и… Я просил тархана Ильгамута…

И после этих слов лишился бы головы, не будь он великому тисроку родным сыном. Ильсомбраз, впрочем, предпочел бы этим сыном не быть. Подвел. Не справился даже с такой малостью. Ныне Ильсомбраз полагал, что иначе бы и не вышло — что он мог, в свои тринадцать лет, против опытного воина? — но тогда… Было не страшно, что отец стряхнет свою растерянность и придет в ярость, которая обрушится на них с матерью, ведь Ильгамут по-прежнему сражался на южных рубежах.

Но было невыносимо стыдно за свою оплошность.

Когда вернулся Ильгамут — ворвался прямо в дворцовый сад на стремительном белогривом жеребце, — мать ждала ребенка уже седьмой месяц, и отец, без сомнения, собственной рукой снес бы ее мужу голову, если бы тот не пронесся мимо тисрока, будто и не заметив его, и не упал на одно колено перед женой, сорвав с головы запыленный тюрбан.

— Моя госпожа и возлюбленная супруга, смею надеяться, что брат ваш, да живет он вечно, будет доволен моей победой над варварами.

Отец, находившийся в тот миг лишь в дюжине шагов от матери, смерил тархана тяжелым взглядом, выругался в мыслях — насколько Ильсомбраз мог судить по выражению его лица, — и наконец разразился низким звучным смехом при виде испуганных лиц окружавших его женщин и слуг.

— Вы наглец, тархан Ильгамут. Многие лишались головы и за меньшее, а вы еще и смеете похваляться своим поступком.

— Если повелитель желает лишить меня головы, — ответил Ильгамут, поднимаясь и поворачиваясь к нему лицом, — то я готов скрестить с ним клинки в это же мгновение. Но я не отступлюсь от женщины, чья любовь сохраняла мне жизнь все эти месяцы на южных границах.

— Да живите уж, — недовольно бросил отец. — Но чтоб ноги вашей не было даже в сотне миль от Ташбаана.

Ильгамут против такого решения ничуть не возражал. Тяжелее пришлось Ильсомбразу, уже тогда понимавшему, что ему придется месяцами не покидать седла, мечась между Ташбааном, Зулиндрехом и Джаухар-Ахсаной. Но разве Воин Азарота откажется по своей воле от доброй скачки?

Ильгамут встретил его уже в соларе со стенами, увешанными яркими драпировками, и за накрытым к обеду столом. Улыбнулся, исказив оставленный варварами длинный шрам на его лице, поднялся навстречу и протянул руку, чтобы обнять пасынка. Тоже заметил — на мгновение сощурив внимательные карие глаза — слишком длинные для тархана, заплетенные в тугую косу волосы, но ничего не сказал. И первым делом спросил вполголоса:

— Надеюсь, ты не забыл привезти подарок сестре? Она грозится вырасти настоящей сорокой.

— Она потомок Таша неумолимого и неодолимого и достойна лишь лучших даров, что выходят из-под пальцев золотых и серебряных дел мастеров, — не согласился Ильсомбраз, щелкнув пальцами сопровождавшему его слуге. Маленькая девочка с заплетенными в косу с алой лентой волосами подняла на старшего брата заинтересованные карие глаза и цепко ухватилась тонкими пальчиками за протянутую шкатулку. Поцелуй в лоб даже не заметила, восторженно взвизгнув при виде сереброликой куклы в расшитом узорами перьев платье.

— Марджана, дитя мое, поблагодари брата, — вздохнула мать и бросила на мужа притворно-недовольный взгляд, сказав одними губами: — Ты балуешь ее, мой господин. И ты тоже, — перевела она взгляд на Ильсомбраза.

Марджана же лишь пролепетала что-то, отдаленно похожее на слова благодарности, больше заинтересованная подарком брата, чем им самим. Две другие девочки за столом следили за ней с выражением тщательно скрываемой настороженности на одинаково-смуглых и темноглазых лицах. Знали, что им ничего подобного не подарят, но восторженно улыбнулись, приняв из рук слуги шкатулки поменьше. Старшей было уже двенадцать, и она, без сомнения, должна была оценить рассыпчатый порошок кармина и ташбаанской краски для глаз. Младшая же восхищенно округлила глаза при виде бронзового браслета, украшенного качающимися на тонких цепочках звездами и полумесяцами.

— Молю богов, чтобы твои дочери остались довольны моими дарами, — сказал Ильсомбраз, и Ильгамут негромко рассмеялся в ответ.

— Они будут довольны, даже если ты привезешь им пару лягушек.

А затем протянул руку к сидящей, не смея поднять глаз, девушке в зеленом, словно листья фруктовых деревьев в ташбаанских садах, сари.

— Альмира, дитя мое.

Тархина красила волосы. В цвет красного дерева, отчего ее карие глаза обретали оттенок темного янтаря. Или гречишного мёда. Ильсомбраз пропустил все слова приветствия, подбирая в мыслях лучший эпитет для этих глаз с густыми черными ресницами, и опомнился, лишь когда поднявшаяся из-за стола невеста протянула обнаженную руку в звенящих браслетах из красного золота и едва заметно приподняла черные брови вразлет.

— Молю о снисхождении, благородная тархина, — сказал Ильсомбраз, сжимая ее горячие пальцы, прежде чем поцеловать раскрытую ладонь. — Один ваш взгляд — как солнце для прозревшего по милости богов слепца, и я повержен им в пыль, словно огненным серпом самого Азарота. Примите ли вы этот скромный дар, совершенно недостойный вашей красоты?

— Приму, милостивый тархан, — ответила невеста робким нежным голосом и, не удержавшись, с любопытством приоткрыла шкатулку. — Вы слишком добры, мой господин. Это подарок для принцессы, а я лишь скромная дочь южного тархана.

Ильсомбраз хотел немедленно уверить ее в обратном, но вновь онемел под этим медовым взглядом.

— Простите моего сына, милое дитя, — пришла на помощь мать, возникая у него за спиной и обнимая за плечи. — Путь из Ташбаана был долгим и утомительным, а потому мой гордый сокол несколько растерял свое красноречие. Но вы ведь помните, сколь прекрасные стихи он писал в честь рождения своей сестры?

— Я знаю их наизусть, госпожа, — ответила невеста, смущенно опустив глаза, и Ильсомбраз обреченно выдохнул:

— О, мама, оставь. Ты же видишь, что я ужасен.

— Ничуть, — рассмеялась мать и бросила лукавый взгляд на Ильгамута. — Мой возлюбленный супруг рассказывал, будто брат мой и вовсе смотрел на свою невесту, словно на породистую лошадь. А посему ты еще небезнадежен, мой сокол.

А затем вдруг выдохнула, широко распахнув глаза, прижала руку к животу под серебряным шелком и почти прошептала растерянным голосом:

— О, боги. Любовь моя, кажется, твой наследник вздумал появиться на свет раньше срока.

========== Глава пятая ==========

С дворцового ристалища, скрывающегося в самых глубинах сада — за широкой темно-зеленой листвой плодоносящих деревьев, дабы не тревожить сидящих у фонтанов женщин лязгом металла и бранью взбудораженных мужчин — доносились одинаково-злые голоса. Один цедил ядом через слово — отравил бы даже саму землю у него под ногами на все десять миль вокруг Ташбаана, если бы мог, — второй беспрестанно огрызался в ответ, как побитый слепой щенок на дикого волка. Лишь словами ответить и мог, ведь саблей не получалось.

— Если ты жаждешь, чтобы первый же северный варвар надел твою голову на копье, то, без сомнения делаешь успехи.

— О, молю богов о прощении! Ведь я, презренный, не в силах победить в бою самого тисрока Калормена, да живет он вечно и вечно правит! Ты же Воин Азарота, будь неладна твоя…!

— Мне тридцать восемь лет, щенок! И я не сражался в настоящем бою уже четыре года!