Сабина моргнула, еще сильнее потрясенная тем, что он не желает ее знать, и вдруг рассмеялась вновь, но уже не весело и заразительно, а так горько, что ее смех больше походил на рыдания.

— Чести? — переспросила она, стискивая пальцами ворот туники, словно тот душил ее, не давая вдохнуть полной грудью. — В каком удивительном мире вы живете, мессир, если верите, что кому-то есть дело до чести сарацинской девки!

Уильяму показалось, будто мраморный пол балкона ушел у него из-под ног.

— Кто-то обидел вас? — спросил он едва слышно, молясь лишь о том, чтобы она ответила «Нет». Но вместо этого Сабина рассмеялась еще раз.

— Вы странный человек, мессир. Монахи обычно предпочитают поносить женщин за грехи мужчин.

— Я в первую очередь рыцарь, — процедил Уильям, сам не понимая, что так вывело его из себя.

— Вот как? — переспросила сарацинка и усмехнулась. Как-то горько, тем самым вдруг заставив его понять, что она далеко не так наивна, как могла бы показаться на первый взгляд. Перед ним была уже не та юная девочка, которую нужно было спасать от беды. — Не берите в голову, мессир. Пусть мне и не под силу носить кольчугу и сражаться на мечах, но уж о собственной… чести я могу позаботиться. И, к счастью для меня, франки редко находят таких, как я, красивыми.

— Скажите мне, кто? — потребовал Уильям, совершенно неудовлетворенный таким ответом. — Мне всё равно, кто он, хоть христианин, хоть…

— Король? — закончила за него Сабина. — Мертвый, — добавила она, когда у рыцаря растерянно вытянулось лицо. — Я была рядом с ним в последние несколько месяцев. Даже когда он умирал. И мне порой даже жаль, что его не стало.

— Вы… любили его? — спросил Уильям севшим голосом, не задумываясь о том, насколько бестактным ей мог показаться подобный вопрос.

— Нет, — пожала плечами Сабина. Так непринужденно, словно говорила о погоде. — Но и не ненавидела. Он был добр ко мне. Быть может, я могла бы даже отказать ему. Но я не решилась. Впрочем, что толку объяснять, вы ведь тамплиер.

Это прозвучало, как оскорбление. Брошенное вскользь, походя, мол, чего от тебя такого ожидать, но от этого оно задевало только сильнее.

— Думайте, что хотите, — сказала Сабина и повернулась, чтобы уйти. — Я больше не стану нарушать ваше спокойствие.

Уильям растерянно смотрел ей вслед. И вдруг понял, что так вывело его из себя. Но его мать не заслуживала насмешек и оскорблений. А Сабина даже не отрицала этой позорной связи. Сколько ей тогда было? Шестнадцать? Король годился ей в отцы, но его это не остановило. И сама она его не остановила. Но почему? Что значит «не решилась»? Что ей было терять, кроме как раз таки чести?

Уильям даже не понял, что разозлило его сильнее. То, что Сабина так спокойно говорила о том, из-за чего самому Уильяму пришлось оставить семью и уйти в тамплиеры, или то, что из всех мужчин она выбрала не того, кто уже однажды сражался ради нее — и был готов сражаться и впредь, — а того, кто не сделал для нее ничего. В тот миг для Уильяма не имело значения, носил он белый плащ или нет. Он всё равно оставался мужчиной, обиженным пренебрежением со стороны красивой женщины.

***

Яркие разноцветные отрезы ткани были разложены, казалось, повсюду. Низкие кресла с резными подлокотниками терялись под бирюзовыми и малиновыми шелками, круглый невысокий столик полностью покрывали полупрозрачные газовые ткани золотистых и яблочно-зеленых оттенков, а широкая короткая кровать стала походить на курган из богато расшитой парчи и бархата. Принцесса Сибилла смотрела на этот курган с тоскливым выражением на узком бледном личике, словно и в самом деле ждала не свадьбы, а похорон.

— Посмотри-ка на этот замечательный атлас, дитя мое, — ворковала над печальной невестой Агнесс де Куртене. — Мне кажется, он чудесно подойдет к твоим зеленым глазам.

— Быть может, вам понравится вот эта парча, Ваше Высочество, — услужливо спрашивала одна из дам, тоже Агнесс, ненароком прикладывая отрез ткани к собственному лицу. У Агнесс, как и у Сибиллы, были светлые волосы, но белокурые, а не золотистые, и светлая, почти белая парча, расшитая одной лишь серебряной нитью, придавала ей блеклый вид.

— Мне не нравится, — вздыхала невеста. — Слишком просто. Мессир де Монферрат сочтет меня простушкой.

— Напротив, Ваше Высочество, — не соглашалась с ней леди Агнесс, а мать кивала, поддерживая даму. — Платье из такой ткани говорит о том, что вы знатная леди, которую отличает чистота и скромность. Мессиру сразу станет очевидно, что вы не заносчивы и не кичитесь своим положением. Ты что-то сказала, девушка? — добавила она, недовольно нахмурив светлые брови, когда из-за спины Сибиллы донесся негромкий смешок. Невеста повернула голову и тоже спросила, взяв ткань в руки и развернув ее, чтобы показать служанке:

— Что ты об этом думаешь, Сабина?

Сарацинка смерила внимательным взглядом предложенную ткань и ответила:

— Если вы позволите говорите откровенно…

— Позволю, — кивнула Сибилла. Глядишь, хоть кто-то согласится с ней, что парча никуда не годится. Пусть это и будет всего лишь служанка.

— Мессир де Монферрат не сочтет вас простушкой, — сказала Сабина, и леди Агнесс кивнула с довольной улыбкой. Мол, я же говорила вам, Ваше Высочество. — Он вас просто не заметит, — продолжила сарацинка, и Агнесс прекратила улыбаться, вновь нахмурив брови. — У вас светлые волосы и светлые глаза, Ваше Высочество, поэтому в таком платье вы потеряетесь среди ваших дам. А что касается скромности… — протянула Сабина, в задумчивости закусив полную нижнюю губу. — Мессиру де Монферрату предлагают в жены будущую королеву Иерусалима. Он будет разочарован, если вместо нее увидит монахиню.

Сибилла вновь задумалась и наконец призналась, поняв, что не знает, как ей произвести верное впечатление:

— Меня воспитывали в монастыре. Я не умею… Какой мне нужно быть, чтобы ему понравиться?

— Дитя мое, кого ты слушаешь? — вмешалась в спор ее мать. — Тебе готовы давать советы знатнейшие из женщин королевства, так к чему спрашивать служанку о том, в чем она совсем ничего не смыслит?

Сибилла могла бы с этим поспорить. Сарацинка порой понимала куда больше, чем дочери рыцарей, воспитанные в скромности и благочестии и полагавшие, что невеста в первую очередь должна показать жениху свою покорность. Но Сибилла не была всего лишь скромной дочерью рыцаря, ее голову однажды должна была увенчать корона Святой Земли, и ей хотелось показать, что она куда более значима, чем другие королевы. Это она коронует Гийома де Монферрата, когда настанет час, а не он ее.

— Я хочу знать, что скажет Сабина, матушка, — ответила Сибилла не терпящим возражений тоном и смерила мать многозначительным взглядом, говорящим «Я дочь короля, а ты — всего лишь графа. Пусть ты мне и мать, но я стою выше тебя». — Продолжай, — велела она служанке. — Ты ведь знаешь, о чем говоришь, верно? — добавила она уже не таким запальчивым голосом.

— Меня, Ваше Высочество, воспитывали в гареме, — ответила Сабина, подарив принцессе мягкую, почти материнскую улыбку. — Предполагалось, что я выйду замуж и всю оставшуюся жизнь буду радовать супруга своей… красотой, — она весело усмехнулась, и Сибилла невольно залилась румянцем, поняв, что речь отнюдь не об этом. — Поэтому я знаю гораздо больше, чем следует благочестивой христианке. И, если позволите, я бы посоветовала вам присмотреться к жениху. Вероятно, он ищет в вас не только корону, но и восточную женщину. Иначе почему он до сих пор не женился на западной?

— О, — сказала принцесса, растерявшись еще больше. Рожденная в Святой Земле, она, тем не менее, понятия не имела, какой должна быть восточная женщина. Сибилле казалось, что у нее и не получится такой стать, ведь не было у нее ни черных, как смоль, локонов, ни темных, чуть раскосых глаз, ни золотистой кожи. Она была так… обычна. Сотни франкских девушек могли похвастаться зелеными глазами и светлыми волосами, которые, к тому же, приходилось завивать раскаленными щипцами. Мессир де Монферрат уже бесчисленное количество раз видел таких, как она.