95 Там же. С. 171.

96 Там же. С. 177.

97 Максимова Э. Следствие по делу Фанни Каплан продолжается. Известия. 1994. 4 марта; Андриасова Т. Была ли киллером Фанни Каплан? Новое русское слово. 1996. 8 апреля. С. 4; Фанни Каплан. Или кто стрелял в Ленина? С. 40, 48; Интервью научного сотрудника музея Ленина в Москве Д. Малашенок. Московский комсомолец. 1992. 19 сентября; Данилов Е. Тайна «выстрелов» Фанни Каплан. Звезда Востока (Ташкент). 1991. № 1. С. 122–123.

98 Фанни Каплан. Или кто стрелял в Ленина? С. 19.

99 Но очевидно, что «эсер-террорист» не мог подавать «доклад» в ЦК большевистской партии. Доклад в вышестоящий ЦК мог готовить только сотрудник ВЧК по приказу вышестоящего начальства.

100 Там же. С. 32–33. Источник. 1993. № 2. С. 72.

101 Этот документ, как и рапорт Семенова, получил название «Доклад Л. В. Коноплевой в ЦК РКП(б)».

102 В учетной партийной карточке Коноплевой стоит дата: февраль 1921 г.

103 «Дорогой Леонид Петрович! Мне хочется немного поговорить с Вами, поделиться своими мыслями. Весь 1919 год был годом ломки моего старого идеологического мировоззрения. И результат был тот, что и по взглядам своим, и по работе фактически я сделалась коммунисткой, но формальное вхождение в РКП считала невозможным благодаря своему прошлому. Еще будучи в ПСР, а также в группе «Народ», я считала, что долг наш — мой и Семенова — во имя справедливости открыть те страницы в истории ПСР, скрытые от широких масс, Интернационалу. [...] Вопрос этот, связанный с тяжелым личным моральным состоянием, стал перед вхождением моим в РКП. С одной стороны, я чувствовала, что не имею морального права вой­ти в партию, перед которой имею столько тяжких грехов, не сказав ей о них; с другой стороны, считала, что открыть его, не указав фактического положения вещей, связи с прошлой работой в ПСР, персонально ряде лиц, я не могла — слишком все было связано одно с другим [...]

Перед вступлением в РКП я Вам говорила не раз, что мое прошлое мешает вой­ти. Но я решила перешагнуть через прошлое и в партию вошла, имея на мысли дальнейшей работой хоть немного покрыть прошлое, свои ошибки и преступления перед революцией.

Приехав за границу, читая с.-р. орган «Воля России», старое воскресло с новой силой. Это травля русской революции, коммунистической партии, которую ведут эсеры, раздувая и крича об ошибках РКП, стараясь восстановить против нас западноевропейский пролетариат, крича об ужасах ЦК и красного террора, зародили мысль о необходимости во имя революции и партии раскрыть перед пролетариатом, и международным, и русским, истинное лицо ПСР, ее тактику, ее преступления перед революцией.

Я знаю, что все, что в интересах революции, — допустимо и справедливо. Интересы революции — наша правда, наша мораль, и когда мы с Семеновым перед отъездом его в Россию обсуждали этот вопрос, то так решили оба — если интересы революции требуют, то мы должны, обязаны это сделать... Как за террористическим актом должна последовать физическая смерть выполнителя, так за этим актом — моральная смерть...

Я задавала себе вопрос, старалась проверить себя, что, может быть, потому так тяжело, так мучительно подавать мне заявление в ЦК РКП, что у меня осталось ­что-то общее с эсерами, ­какая-то связь. На это ответила себе, отвечаю и Вам — нет, ничего не осталось. Как они являются врагами революции, врагами РКП, так они и мои враги» (Н. Д. Костин. Суд над террором. М. 1990. С. 11–12).

104 Серебрякова Г. Моей дочери Зоре о ее отце. Публ. З. Л. Серебряковой. Родина. 1989. №6. С. 31.

105 Материалы февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г. Вопросы истории. 1992. № 2–3. С. 27–28.

106 Большая советская энциклопедия. Гл. ред. О. Шмидт. Т. 36. ОГИЗ. 1938. Статья «Ленин и ленинизм». С. 374.

107 Источник. 1993. № 2. С. 86–87.

108 Там же. С. 87.

Глава 5 Возвращение Ленина и уход Свердлова

К официальной версии о том, что стреляла Каплан, Ленин отнесся недоверчиво. По свидетельству Свердлова, уже 1 сентября Ленин, «шутя», устраивал врачам перекрестный допрос (конечно же — не шутя): «Больной шутит, заявляет врачам, что они ему надоели, не хочет подчиняться дисциплине, шутя, подвергая врачей перекрестному допросу, вообще “бушует”»109.

Увезенный после покушения в Кремль, окруженный врачами, Ленин считал, что ему приходит конец. Лично преданный Ленину человек, управляющий делами СНК и фактический секретарь Ленина В. Бонч-­Бруевич первым оказывается возле него со своей женой, В. М. Величкиной, имевшей медицинское образование. Только в ее присутствии врачам разрешают вводить Ленину морфий, излишняя доза которого может привести к смерти больного. Первое впрыскивание морфия делает сама Величкина.

По воспоминаниям Бонч-­Бруевича, Ленин пытался понять, тяжело ли он ранен: «А сердце?.. Далеко от сердца... Сердце не может быть затронуто...» — спрашивал Ленин. И затем произнес фразу очень странную, которую Бонч-­Бруевич для нас записал: «И зачем мучают, убивали бы сразу... — сказал он тихо и смолк, словно заснул»110.

14 сентября он беседовал с Мальковым. Здесь допустимы две версии. Первая: Мальков рассказал, что расстрелял Каплан по указанию Свердлова, а труп «уничтожил без следа». Вторая: по приказу Свердлова Мальков Ленину ни о чем не рассказал. В первом случае Ленину должно было стать ясно, что Свердлов заметал следы и что заговор организовывал имено он. Во втором приходится допустить, что от Ленина утаили факт расстрела Каплан, дабы не компрометировать Свердлова. Но держать в секрете эту информацию долго вряд ли представлялось возможным, поскольку сообщение о расстреле Каплан опубликовали в «Еженедельнике ВЧК» от 27 октября 1918 года, в списке казненных под № 33, на основании постановления ВЧК о красном терроре от 2 сентября 1918 года111.

Однако раненый Ленин, пока он в Кремле, Свердлову все равно мешает. Обратимся к мемуарам Малькова:

Ильич начал вставать с постели. 16 сентября он впервые после болезни участвовал в заседании ЦК РКП(б) и в тот же вечер председательствовал на заседании Совнаркома. Ильич вернулся к работе!

Какая радость! Перегруженный работой Свердлов мог ­наконец-то отдохнуть. Не ­тут-то было. Мальков продолжает:

В эти дни меня вызвал Яков Михайлович. Я застал у него председателя Московского губисполкома; Яков Михайлович поручил нам вдвоем найти за городом приличный дом, куда можно было бы временно поселить Ильича, чтобы он мог как следует отдохнуть и окончательно окрепнуть.

— Имейте в виду, — напутствовал нас Яков Михайлович, — никто об этом поручении не должен знать. Никому ничего не рассказывайте, действуйте только вдвоем и в курсе дела держите меня.

Так и появились знаменитые Горки — имение бывшего московского градоначальника Рейнбота (за которого после смерти мужа вышла вдова Саввы Тимофеевича Морозова). Свердлов «велел подготовить Горки к переезду Ильича, — вспоминает Мальков. — Снова подчеркнул, что все нужно сохранить в строгой тайне. [...] Дзержинский выделил для охраны Горок десять чекистов, подчинив их мне. Я отвез их на место [...], а на следующий день привез в Горки Владимира Ильича и Надежду Константиновну. Было это числа 24–25 сентября 1918 года».

Между тем, пока Ленин выздоравливал в Горках, Германия неминуе­мо приближалась к своему поражению в вой­не. 15 сентября вой­ска Антанты прорвали Балканский фронт. 27 сентября капитулировала Болгария. На Западном фронте развернулось наступление на линию Гинденбурга — последнюю линию обороны немцев, которая не устояла. 29 сентября Людендорф заявил, что в течение суток Германия обязана запросить Антанту о перемирии, иначе произойдет катастрофа. На самом деле катастрофа уже произошла: Германия проиграла вой­ну.

В Горки мало кто ездил: Свердлов, Сталин, Дзержинский и Бонч-­Бруевич. Ленин рвался назад в Кремль, но его не пускали. Чтобы задержать Ленина в Горках, в его кремлевской квартире начали ремонт. Мальков пишет:

К середине октября Владимир Ильич почувствовал себя значительно лучше и все чаще стал интересоваться, как идет ремонт и скоро ли он сможет вернуться в Москву. Я говорил об этом Якову Михайловичу, а он отвечал: