Скорбел бы Мэннинг, если бы она умерла?

  Она переступила порог и попыталась не думать о нем, но он преследовал ее при жизни и будет преследовать ее снова. Она пережила его воспоминания, как если бы пережила боль или болезнь, которая должна пройти своим чередом; она терпела собственное горе, как будто это было что-то отдельно от нее.

  "Мадам."

  Это был невысокий мужчина с огромным животом и грязным беретом на лысине. Ему могло быть пятьдесят. Он не побрился, и Жанна не могла догадаться по его внешнему виду, не спал он всю ночь или только что встал. «Кафе & # 233; с молоком? Круассаны? »

  "Спасибо." Она перешла через большую комнату. Это была кухня, но в плохом состоянии. Белая керамическая плита была завалена грязными кастрюлями. На столе лежала буханка хлеба вместе с черствыми круассанами и россыпью крошек и кусочков джема из открытой банки. Толстяк взял с плиты кофейник, налил в чашку с молоком и протянул ей.

  «Не то что Пэрис», - сказал он со смешком. «Мы здесь, в деревне, простые люди».

  «Это не имеет значения, - сказала она. Она чувствовала себя обессиленной долгой поездкой, ночным ожиданием в комнатах Ле Кока, постоянными напоминаниями о смерти Мэннинга в ее памяти.

  Она села на деревянный стул, выкрашенный в отвратительный желтый цвет.

  Все в комнате говорило о запущенности, как будто обитатель домика привык жить, как зверь, среди остатков цивилизации. Она сидела чопорно, сложив руки на коленях. Она снова огляделась и заметила передатчик.

  Она отметила, что это была более новая модель, довольно компактная.

  Напротив нее сел пузатый мужчина. Он подтолкнул к ней остатки круассана через деревянный стол, но она не прикоснулась к нему.

  «Мадам Клермон», - сказал он.

  Она только смотрела на него. А затем он засмеялся низким и грохочущим смехом, похожим на звук воды, текущей в подземной канализации. Она увидела, что в его черных глазах не было веселья.

  «Меня зовут Калле, - сказал он.

  Она ждала.

  Он зажег сигарету, обернутую желтой бумагой, и выпустил резкий дым через стол к ней. Он снова улыбнулся, и в улыбке открылись желтые зубы с необычно большими клыками: зубы старой собаки, все еще способной рвать плоть кролика.

  Она взяла чашку кофе и молока и отпила. Несмотря на мягкость, на вкус он был горьким, как будто он пролежал в кастрюле всю ночь.

  «Ле Кок сказал, что ты готов».

  "За что?"

  Алжирец вошел в комнату и снова занял свое место у двери. Большого человека, который завязал ей глаза, в доме не было.

  «Видите ли, к нашим обычным предостережениям добавлен еще один вопрос, - сказал Калле.

  «Я не знаю, о чем все это».

  «Кто убил Мэннинга?»

  "Я не знаю."

  "Это правда?"

  Она молча смотрела на него. Он изучал ее маленькими черными глазами, глазами зверя. «Да, - подумала она, слегка дрожа, - в нем был вид зверя, в его внешности, в его свирепом лице и пожелтевших зубах, в его бездушных глазах, которые изучали ее, как кошка изучает пойманную в ловушку мышь.

  «В любом случае, вы сейчас в центре событий», - сказал он наконец. «Я спросил Ле Кока, можем ли мы вам доверять, и он сказал, что у нас нет выбора. Он прав; сейчас нет выбора. Дело дошло до того, что мы должны продолжить ».

  - Мсье, - медленно начала она. «Два дня назад был убит Уильям Мэннинг. Я не знаю, кто его убил. Я бы не хотел его смерти. Ле Кок знал это; ты тоже должен это знать ».

  «Вы были влюблены в него», - сказал Калле.

  «Это не тебе говорить и не о чем говорить», - сказала она так же размеренно. Ее голос был мягким, но на удивление жестким, как будто за мягкостью ее слов скрывалась только сталь, обнаженная и ожидающая.

  «Мадам, все вопросы мне предстоит изучить. Все, что касается La Compagnie Rouge, затрагивает меня ».