– Я и Робби.

– Робби? Джей, ты хочешь сказать, что он сам открыл магазин и сейчас находится там один?

– Да, все так.

Он корчит гримасу. В его глазах Робби еще ребенок и он не может его принять.

– Не волнуйтесь, он уже самостоятелен, мы с Артуром постоянно обучаем его. К тому же я тоже был юн, когда вы меня к себе взяли.

– Ты хорошо себя продал, Джей, у тебя отлично выходить молоть языком, а Артура талант впаривать людям ерунду подороже, которая им совершенно не нужна. – ворчит он

– Вы же не хотите сказать, что мы торгуем ерундой? – я люблю цепляться за слова, людей это раздражает, а мне нравится.

– Нет, конечно, нет, мы продаем удивительные образцы. Дело в том, что Робби глуп, как дерево.

Отчасти Джетро прав, в области виноделия и продаж Робби не знает ни черта. Он даже не определит на слух, что белый сорт винограда, а что красный, но он очень трудолюбив и никогда не жалуется на усталость.

– Ладно, – прерывает мои размышления Джетро, – перейдем к проблеме посерьезнее. Я ждал тебя со вчерашнего вечера. Новости ужасные, Джей, мне пятьдесят семь лет, в последний раз я слышал слова филоксера сорок лет назад, и то от своего отца, рассказывающего мне о своей юности. Но это и не конец света, нужно предпринять правильные меры.

Я отвлекаюсь от мысли о том, что не знаю была ли у мистера Грида когда-нибудь жена или дети? За два года работы у него я не узнал об этом ничего.

– Джей, ты слышишь меня?

– Да, правильные меры, я поэтому и приехал к вам. Честно сказать, я совершенно не представляю какими молитвами нам заполучить очередную поставку от госпожи Крейн.

– А самое главное – получить быстрее, чем «Кренберрис».

Это наши конкуренты. У Крейн нет любимчиков, каждый раз мы соревнуемся с «Кренберрис» в состязании кто урвет партию эксклюзивного товара. Нрав у Крейн крайне непростой, но все это уравновешивают позиции, которыми она способна обогатить магазин.

– Я совсем забыл про «Кренберрис», – растерянно говорю я.

– И зря, я уверен, независимо от продаж, они не упустят шанс закупиться впрок.

– Что тогда делать?

– Сегодня утром я позвонил госпоже Крейн, она будет ждать вас у себя пятнадцатого сентября в шесть часов вечера.

– А наши конкуренты?

– Они поедут к ней семнадцатого.

Я улыбаюсь, удивляясь тому, как он продуман для своего возраста.

– Не спеши радоваться, это только малая часть дела. Все решится в ее доме, я предлагаю закупиться на год вперед сразу и, за счет этого, сбить цену.

Случай и впрямь необычный – Джетро скряга в отношении денег. Раньше он заставлял нас закупать товар каждый месяц, чтобы не отдавать много денег на реализацию, но мы с Артуром уговорили его на поездки раз в три месяца.

Год звучит очень серьезно и заставляет неволей проникнуться уважением к насекомому, которое, пожрав лозы, так влияет на людей и их решения.

– На год, – эхом отзываюсь я.

– Да, так можно понизить цену до минимума, мы не потеряем ни пени, а люди не перестанут пить.

Не потеряем ни пени. Он живет один в пятикомнатной квартире, в его винном шкафу, рассчитанном на сто двадцать бутылок, стоит все самое лучшее, от «Амароне» до «Вдовы Клико». В его квартире отличный ремонт, три раза в неделю к нему приходит прислуга для уборки в доме. Четыре раза в год Джетро улетает на отдых в другие страны. «Зачем ему деньги?» – думаю я. Что они значат для него? Я точно знаю, что у него уже есть состояние, на которое он может жить безбедно до конца жизни, но ему все мало. «Не потеряем ни пени» – в какой момент теряется грань, и, вместо утоления своих простых потребностей, люди не замечают, как погружаются в ненужную роскошь? Зачем одному человеку пять комнат?

– В любом случае это будет не легко, – говорит мне Джетро, – она тоже не дура и знает, что делает. Я советую тебе преподнести ей подарок, дамы любят все, что блестит.

– Это же взятка, – отвечаю я.

– Нет, это комплимент красоте.

Я представил, как дарю кольцо жабе, или браслет какой-нибудь лошади.

– Хорошо, – отвечаю я, – я все понял, – я думаю, что он осел.

– Пусть выпишет счет, и отправит его мне. Я оплачу его сразу, как только получу.

– Я вас понял, сэр.

Я надеваю пальто и ухожу, Грид сидит на кухне, задумавшись о чем-то далеком, и даже не слышит, как я удаляюсь.

Я приехал на работу. Заходу в магазин и вижу Робби за кассой, он продает портвейн одному деду. Мы не знаем его имени, но зато мне известно, что он прошел войну, а пьет уже пятнадцать лет без остановки потому, что не знает, как жить дальше. Когда он берет в руки наличные, чтобы расплатиться, можно услышать звон рассыпанных монет, так сильно трясутся его руки. У нас есть несколько таких клиентов, тряска для нас – это последняя стадия алкоголизма, им даже тяжело стоять на ногах, но они пьют каждый день. Причины у всех разные, но объединяет их общая слабость перед сорокаградусным ядом. Подлинная зависимость.

Я переодеваюсь и выхожу в зал. На меня сразу нападает настроение легкой ненависти к работе, сегодня я работаю пятнадцатый день подряд и начинаю немного уставать. Обычно я не так много тружусь, но сейчас я понял, что работаю так много после того, как меня бросила Руфь. Если я долго буду находиться один, я сойду с ума от своих мыслей или от тоски, накатывающей на меня волнами.

Робби немногословен, мы сидим молча около получаса и мое нутро вновь заводится.

– И все же не понимаю, что произошло, это очень странно, – начинаю я, Робби уже понимает, что за песня начинается, последние две недели я только об этом и говорю, – Робби, у тебя такое бывало, что люди уходят из твоей жизни без объяснения причин?

– Вроде нет, – неуверенно отвечает он, – а разве она не оставила тебе письмо с объяснением?

– Письмо, – чуть ли не крича говорю я, – что мне это письмо, набор общих фраз, ничего толком не объясняющих. Она написала мне, что я сложный человек.

– Но ты и правда бываешь непростым.

– Я и сам знаю это, но почему она тогда была два года рядом со мной, говорила о любви? Разве не был я тем же Джеем Броком два года назад? Я нисколько не изменился, я все тот же, нет, причина в чем-то другом, я уверен. Почему не написать правду?

– Может не хотела ранить тебя?

– Точно, зато, исчезнув таким образом после двух лет, она сделала меня самым счастливым человеком. Два года, Робби, это не две недели, я любил ее, да что там, и сейчас люблю. Просто для меня все это было не пустым звуком, я думал, что мы семья, по крайней мере, станем ей. Для меня Руфь была самым близким и родным человеком. Письмо, – вновь взрываюсь я, – хотел бы я взглянуть в ее глаза, – Робби делает предостерегающий жест, так как я машинально схватил бутылку, чтобы разбить. На работе я часто, поддавшись плохому или очень хорошему настроению, беру в руки то, что стоит рядом и швыряю об пол. Я ставлю бутылку на место, делаю это медленно.

– Письмо, – успокоившись повторяю я, – почему не сказать мне причину, зачем врать, утаивать конкретику? Почему просто не сказать: «Джей, я посидела и подумала, что ты мало зарабатываешь, а я хочу шубку» или «Дорогой Джей, у тебя нет никаких перспектив на будущее, поэтому я от тебя ухожу»?

Я понимаю, что несу чепуху, Руфь никогда ни на что подобное даже не намекала, но ведь все равно почему-то ушла.

– Кроме нее правду тебе не скажет никто, так сказал Артур, и я с ним согласен, – говорит Робби.

Я молчу, это страшно, страшно пойти к ней домой и, чем чаще я слышу об этом, тем мне больнее внутри, ведь головой я понимаю, что они правы, а еще я понимаю, что рано или поздно я пойду к ней. Но не сейчас, сейчас я не готов.

– Может она еще вернется? – осторожно вырывает меня из размышлений Робби.

– Думаю нет, мы ни раз ссорились, но она ни разу…

Я замолкаю.

– Ни разу что?

– Ни разу не забирала свои вещи, – говорю я, понимая, что именно это предает серьезность ситуации. – Знаешь Робби, я где-то читал, что по-настоящему уходят именно так, без скандалов, шума, угроз. Просто, тихо, молча, собрав вещи и не хлопая дверьми напоследок. Я думаю, она ушла насовсем, – говорю я и смотрю в окно на то, как старик Мартин подметает улицу в поте лица.