— Разве вы не хотите узнать мое имя? — спросил незнакомый мужской голос.

Томас замер, держа ручку и не делая попыток подняться. На самом деле его не сильно занимало происходящее, и когда в течение некоторого времени он больше ничего не услышал, то вернулся к своим бумагам. Но стоило ему опустить ручку в чернила, как воздух cотряс голос его бабушки, так только она умела делать:

— Оставьте в покое мою компаньонку!

Вот на этот возглас Томас отреагировал. Если нанесение возможного вреда его бабушке он легко мог проигнорировать, то Грейс — нет. Он встал, вышел в коридор и быстрым взглядом окинул происходящее. Бог ты мой! Что это случилось с его бабушкой? Она опиралась на дверь гостиной в нескольких шагах от Грейс, которая выглядела такой несчастной и подавленной, какой Томас никогда ее раньше не видел. Рядом с Грейс стоял мужчина, которого Томас также никогда не видел прежде.

Складывалось впечатление, что его бабушка, связала ему за спиной руки.

Томас застонал. Старая летучая мышь представляла немалую опасность.

Он двинулся вперед, намереваясь освободить мужчину, извиниться и откупиться, но когда приблизился к тройке, то услышал, как чертов наглец шепчет Грейс: «Я могу поцеловать вас в губы».

— Что за черт? — возмутился Томас и подошел еще ближе. — Грейс, этот человек вам надоедает?

Она быстро покачала головой, но на ее лице отразилось еще что–то. Что–то очень близкое к панике.

— Нет, нет, — сказала она. — Он не надоедает. Но…

Томас повернулся к незнакомцу. Ему не понравилось выражение глаз Грейс.

— Вы кто?

— Кто вы? — в ответ спросил тот с довольно непочтительной ухмылкой.

— Я — Уиндхем, — бросил Томас, приготовившись положить конец этому театру абсурда. — И вы находитесь в моем доме.

Выражение лица мужчины изменилось, или, скорее, дрогнуло, но лишь на мгновение, а затем снова стало дерзким. Он был высок, почти также высок как и Томас, и приблизительно того же возраста. Томас немедленно невзлюбил его.

— Ах, — воскликнул незнакомец, внезапно само очарование. — Что ж, в таком случае, я Джек Одли. Бывший солдат армии Его Величества, а в последнее время солдат удачи с большой дороги.

Томас открыл было рот, чтобы высказать все, что он думает об этом ответе, но бабушка обогнала его на повороте.

— Кто эти Одли? — потребовала она, сердито вышагивая в его сторону. — Вы не Одли. Это написано на вашем лице, на вашем носу и подбородке, проклятье, да в каждой черточке ваших глаз, у которых неправильный цвет.

Томас повернулся к ней в полном замешательстве. Сколько можно нести всякую чушь?

— Неправильный цвет? — переспросил мужчина. — В самом деле? — Он повернулся к Грейс одновременно с невинным и дерзким выражением лица. — Леди всегда говорили мне, что они зеленые. Меня обманывали?

— Вы — Кэвендиш — ревела вдова. — Вы — Кэвендиш, и я желаю знать, почему мне не сообщили о вашем существовании.

Кэвендиш? Томас уставился на незнакомца, затем на бабушку, потом снова на незнакомца.

— Какого дьявола здесь происходит?

Ни у кого не было ответа, и он повернулся к единственному человеку, который, как он считал, заслуживал доверия.

— Грейс?

Она не подняла на него глаз.

— Ваша милость, — сказала она с тихим отчаянием, — можно переговорить с вами наедине?

— И испортить нам всем такой спектакль? — возразил мистер Одли, изобразив лицемерную вспышку гнева. — После всего, через что я…

Томас посмотрел на свою бабушку.

— Он ваш кузен, — внезапно заявила та.

Возникла пауза. Возможно он ее неправильно расслышал. Он обернулся к Грейс, но она добавила:

— Он разбойник.

Пока Томас пытался все это переварить, этот дерзкий нахал повернулся так, чтобы все они могли видеть его связанные руки, и сказал:

— Я здесь не по своей воле, уверяю вас.

— Ваша бабушка думает, что узнала его вчера вечером, — сказала Грейс.

— Я уверена, что я его узнала, — возразила вдова. Она махнула рукой в сторону разбойника. — Только посмотрите на него.

Разбойник взглянул на Томаса и сказал, словно был сбит с толку также, как и все остальные:

— На мне была маска.

Томас поднес левую руку ко лбу и стал тереть большим и средним пальцем виски, пытаясь избавиться от начавшейся головной боли. Боже милостивый. И тут он вспомнил — портрет.

Проклятье. Так вот для чего он был нужен. В половине третьего утра Грейс пыталась снять портрет его мертвого дяди со стены и…

— Сесил! — завопил он.

Лакей появился с завидной скоростью.

— Портрет, — приказал Томас. — Моего дяди.

Кадык лакея дернулся в смятении.

— Тот, который мы только что подняли к…

— Да. В гостиную. — И когда Сесил не бросился выполнять приказ с достаточной быстротой, Томас практически рявкнул: — Живо!

Он почувствовал, как кто–то тронул его за руку.

— Томас, — спокойно сказала Грейс, очевидно пытаясь успокоить его нервы, — пожалуйста, позвольте мне объяснить.

— Вы знали об этом? — потребовал он, стряхивая ее руку.

— Да, — сказала она, — но…

Он не мог в это поверить. Грейс. Единственный человек, честности которого он доверял.

— Прошлой ночью, — уточнил он и ясно понял то, что чертовски хорошо оценил прошлой ночью. В его жизни очень недоставало мгновений чистой, настоящей дружбы. Минуты на лестнице, довольно странные, были одними из них. И это, подумал он, должно объяснить то пронзительное чувство, которое он испытал, взглянув в ее виноватое лицо: — Вы знали об этом вчера вечером?

— Знала, но Томас…

— Достаточно, — прервал он. — В гостиную. Вы все.

Грейс снова попыталась завладеть его вниманием, но он ее проигнорировал. Мистер Одли, чертов кузен, сложил губы так, словно в любой момент мог начать насвистывать веселую мелодию. А его бабушка … один дьявол знал, о чем она думала. Она выглядела как человек, страдающий плохим пищеварением, но с другой стороны, она всегда так выглядела. Но при этом она наблюдала за Одли с такой жадностью, что положительно пугало. Одли, который со своей стороны, казалось, не замечал ее маниакального разглядывания, был слишком занят, глазея на Грейс, выглядевшую совершенно несчастной, вполне заслуженно.

Томас зло выругался и захлопнул дверь гостиной, как только все покинули холл. Одли кивнул на свои руки и повернул голову в его сторону.

— Как вы думаете, не могли бы вы?..

— Только ради любви к Христу, — пробормотал Томас, беря с соседнего письменного стола ножик для вскрытия корреспонденции. Схватив Одли за руку, он одним сердитым сильным ударом разрубил веревки.

— Томас, — позвала Грейс, становясь перед ним. Ее взгляд был настойчив. — Я действительно считаю, что вы должны позволить мне переговорить с вами до того…

— До того, как что? — сорвался он. — До того, как мне сообщат о некоем давно утерянном кузене, которого возможно разыскивает Корона?

— Думаю, не Корона, — тихо возразил Одли, — но несколько судей, наверняка. А также священник, а может и пара. — Он повернулся к вдове. — Грабеж на дорогах не считается самым безопасным из всех возможных занятий.

— Томас. — Грейс нервно оглянулась на вдову, которая смотрела на нее с негодованием. — Ваша милость, — исправилась она, — есть кое–что, о чем вы должны знать.

— Действительно, — огрызнулся он. — Например, личности моих истинных друзей и наперсниц.

Грейс вздрогнула, будто сраженная его словами, но Томас отмел в сторону мгновенную острую боль вины, ударившую его в грудь. Она могла бы предупредить его обо всем этом предыдущей ночью, времени было достаточно. Не было никаких причин, чтобы он оказался полностью неподготовленным к данной ситуации.

— Я вам советую, — произнес Одли, его голос был тих, но тверд, — говорить с мисс Эверсли с большим уважением.

Томас замер. Какого черта, что этот человек возомнил о себе?

— Прошу прощения.

Одли чуть наклонил голову в сторону, и, казалось, облизывал внутреннюю часть зубов, словно смакуя готовые сорваться слова: