Гарри больно было сознавать, что он совсем не знает своего брата, понятия не имеет, о чем тот думает, чем интересуется. Все время, пока формировался характер Эдварда, он провел на континенте, сражаясь бок о бок с Себом в 18-ом гусарском полку. По возвращении он пытался наладить отношения с братом, но Эдвард не хотел иметь с ним ничего общего. Он жил у Гарри в доме только потому, что не имел средств на собственное жилье. Эдвард был классическим младшим братом — ни наследства, ни заметных способностей. Он поднял на смех предложение Гарри тоже пойти на военную службу и обвинил брата в желании от него отделаться.

Предлагать карьеру священника Гарри даже и не пытался. Во-первых, он с трудом мог представить себе Эдварда, ведущим кого бы то ни было к духовному просветлению, а во-вторых, Гарри на самом деле вовсе не хотел отделаться от брата.

— На этой неделе я получил письмо от Анны, — заметил Гарри.

Их сестра, в возрасте семнадцати лет вышла замуж за Уильяма Форбиша и с тех пор не возвращалась домой, а в конце концов обосновалась в Корнуолле. Она ежемесячно писала Гарри, рассказывая о своем выводке. Гарри отвечал ей на русском, и как-то раз объяснил, что если она не будет использовать язык, то совершенно его забудет.

Анна ответила, вырезав это его предостережение, наклеив на чистый лист бумаги и подписав внизу по-английски: «Этого я и добиваюсь, братишка».

Гарри посмеялся, но не прекратил писать ей письма по-русски. И, по всей видимости, она давала-таки себе труд читать и переводить их, поскольку в ее письмах часто содержались уточняющие вопросы.

Переписка была интересной, Гарри с нетерпением ждал писем сестры.

Эдварду она не писала. Пыталась, но прекратила попытки, когда поняла, что он никогда не напишет в ответ.

— Дети здоровы, — продолжил Гарри.

У Анны их было пятеро, все мальчишки, кроме младшенькой. Иногда Гарри задумывался, как сейчас выглядит его сестра. Он не видел ее со дня своего отъезда в армию.

Гарри откинулся на кресле и ждал. Чего угодно. Пусть Эдвард скажет что-нибудь, двинется, ударит кулаком в стену… С наибольшей вероятностью он ждал просьбы о деньгах, поскольку именно это, без сомнения, привело брата в кабинет. Но Эдвард молча постукивал по полу носком ботинка, то поддевая уголок темного ковра и загибая его, то вновь расправляя ударом каблука.

— Эдвард?

— Ты бы лучше прочел это письмо, — неприветливо ответил Эдвард и двинулся к выходу. — Мне сказали, что это важно.

Гарри подождал, пока брат уйдет, и взял послание военного министерства. Они редко общались с ним подобным образом. Обычно просто присылали кого-то с документами, и все. Он поддел пальцем печать, сломал ее и открыл конверт.

Письмо было коротким, всего в два предложения, и совершенно ясным. Гарри следовало немедленно явиться в Хорс Гардс[16].

Он застонал. Ничто, требовавшее его личного присутствия, не оборачивалось для него добром. В последний раз его вот так срочно вызвали, чтобы заставить нянчиться с престарелой русской графиней. Ему пришлось буквально приклеиться к ней на целых три недели. Она жаловалась на жару, на еду, на музыку… Она не жаловалась только на водку, да и то потому, что привезла ее с собой.

И еще она все время его угощала. И заявляла, что тот, кто говорит по-русски так хорошо, как Гарри, просто не может пить английскую бурду. Этим она, кстати, немного напоминала ему бабушку.

Но Гарри не пил ни капли и ночь за ночью упорно выливал содержимое своей рюмки в какое-то комнатное растение.

Удивительно, но растению это пошло на пользу. Возможно, лучшим во всем задании был момент, когда дворецкий, нахмурившись, оглядел это ботаническое чудо и произнес:

— Не думал, что оно умеет цвести.

Тем не менее, Гарри вовсе не горел желанием повторить этот опыт. Но, к сожалению, он редко когда имел роскошь отказаться. Вот, кстати, забавно. Это они в нем нуждались, ведь переводчики с русского на дороге не валяются. И все же считалось, что он должен плясать под их дудку.

Гарри поразмышлял, не закончить ли сначала страницу, над которой он работает, но затем решил ехать сразу. Лучше поскорее с этим покончить.

Кстати, та графиня уже вернулась домой в Санкт-Петербург и сейчас, вероятно, жаловалась на холод, на солнце и недостаток английских джентльменов, носящихся с ней, как с писаной торбой.

Чего бы от него ни хотели, хуже, чем она, быть уже не может, не так ли?

Все оказалось гораздо хуже.

— Какой-какой принц? — переспросил Гарри.

— Принц Алексей Иванович Гомаровский[17], — ответил мистер Уинтроп, обычно осуществлявший связь Гарри с военным министерством.

У Уинтропа возможно было и имя, но Гарри о нем ничего не знал. Для Гарри он оставался просто мистером Уинтропом, среднего роста и телосложения, с обыкновенными каштановыми волосами и совершенно незапоминающимся лицом. Насколько Гарри мог судить, он никогда не покидал здания военного министерства.

— Он нам не нравится, — сказал Уинтроп почти без выражения. — Он внушает нам беспокойство.

— И что же мы думаем, он может сделать?

— Мы еще не уверены, — ответил Уинтроп, очевидно не уловив сарказма. — Но его пребывание здесь имеет множество аспектов, ставящих его под подозрение. И самым главным из них является его отец.

— Отец?

— Иван Александрович Гомаровский. Ныне покойный. Он поддерживал Наполеона.

— И принц все еще занимает видное место в русском обществе?

Гарри трудно было в это поверить. Со времен похода французов на Москву прошло уже девять лет, но франко-российские отношения до сих пор оставались, в лучшем случае, натянутыми. Царю и его людям совершенно не понравилось наполеоновское нашествие. Французам тоже было что вспомнить: унижения и бедствия отступления долго еще не сотрутся из их памяти.

— Предательская деятельность его отца так и не была раскрыта, — объяснил Уинтроп. — Он умер в прошлом году естественной смертью, и его до сих пор считают верным слугой царя.

— А откуда мы узнали, что он предатель?

Уинтроп отмел этот вопрос широким взмахом руки:

— У нас свои источники.

Гарри решил просто принять это как данность, поскольку непохоже было, что ему скажут что-нибудь еще.

— Нас так же насторожило время, выбранное принцем для своей поездки. Три известных сторонника Наполеона — двое из них британские граждане — вчера прибыли в город.

— Вы позволяете предателям гулять на свободе?

— Часто нам выгодно позволять оппозиционерам думать, что они в безопасности. — Уинтроп наклонился вперед, упершись ладонями в стол. — Бонапарт болен, возможно, смертельно. Он тает, как свеча.

— Бонапарт? — с сомнением спросил Гарри.

Он однажды видел корсиканца. Издали, конечно. Бонапарт был коротышкой, но с весьма выдающимся животом. Трудно было представить его худым и костлявым.

— Нам стало известно, — Уинтроп долго рылся в бумагах на столе, пока наконец не нашел нужную, — что брюки ему пришлось ушивать почти на двенадцать сантиметров.

Вот тут Гарри удивился. Воистину, никто не мог обвинить военное министерство в невнимании к деталям.

— Он не убежит со Святой Елены, — продолжил Уинтроп. — Но мы должны сохранять бдительность. Все еще могут найтись желающие устроить заговор, прикрываясь его именем. И мы думаем, что принц Алексей может оказаться из их числа.

Гарри вздохнул. Громко и раздраженно, поскольку хотел показать Уинтропу насколько ему не хочется быть втянутым ни во что похожее. Ради всего святого, он переводчик! Ему нравятся слова. Бумага. Чернила. Ему не нравятся русские принцы, и он совершенно не хочет провести ближайшие три недели, изображая, что он от них без ума.

— Чего вы требуете от меня? — спросил он. — Вам известно, что я не участвую в шпионаже.