Проблема заключалась в том, что я никогда не чувствовал, что Фиби — моя судьба. Плыл по течению, подстраивался под её настрой, но на самом деле не мог заставить себя полюбить её. Я лишал её возможности построить нормальные отношения, где человек делает для неё все, что только может. Балует подарками, вниманием, говорит красивые слова, первый целует или берет за руку. Знаю, это было неправильно, и мне стоило оборвать эти отношения до того, как Фиби уедет. Но я не мог: боялся избавляться от своей привычки находиться в состоянии покоя и комфорта рядом с ней.

Только сейчас понимаю, что Фиби на самом деле была привычкой. Тем, что не давало нам возможности двигаться каждому своей дорогой. Те речи про то, что двое должны идти вместе — чушь, когда один из партнеров испытывает чувство благодарности, ложно принятое за любовь. Пожалуй, это и есть оправдание моих к ней чувств. Это неправильно, некрасиво, нечестно, но таков уж был я — не нашедший в себе силы признаться в очевидном.

Она действительно спасла меня от невообразимой боли, от одиночества, от ежедневных водоворотов негативных мыслей, что вгоняли в депрессию. И я чувствую себя хреново, когда снова окунаюсь в эти воспоминания о ней. Потому что Фиби всегда была достойна большего за то, что дарила мне свое тепло. Свое сердце, что должно было биться в моих раскрытых ладонях.

— Знаешь, Лео, — хрипло прошептала она, приподнявшись, — я млею только от одного твоего взгляда, обращенного ко мне в полутьме комнаты. От твоего голоса, от рук, которыми ты меня обнимаешь. И мне сложно представить, что будет со мной, когда этого не станет.

— Это попытка сказать «Я буду скучать»? — улыбнувшись уголком губ, произнес я. Фиби грустно улыбнулась.

— Скорее, попытка попрощаться. Мы столько времени провели вместе, что мне не верится — я действительно уезжаю. Без тебя.

Её взгляд — внимательный и серьезный — обжигал похлеще самого крепкого пойла. От него хотелось спрятаться, съежиться или закрыться руками, чтобы не ощущать на себе. Но я не мог отвести свой, потому что тоже чувствовал, что буду безумно скучать. Но не по ней, а по присутствию рядом. Тогда чувства были те же самые: спокойствие и ощущение комфорта, вместо безграничного желания вцепиться в нее как можно сильнее, не выпуская из своей жизни.

— Мне пришел ответ из колледжа в Фрейле*. Я поступил.

— Это отличная новость, Лео, — Фиби улыбнулась, закусив край фаланги большого пальца. — Ты наконец-то перестанешь цепляться за прошлое и бояться что-нибудь изменить.

— В смысле?

Она погладила меня по лицу, как несмышленого малыша. Я напрягся.

— В смысле, что нам всем нужно двигаться дальше. А ты не даешь себе возможности узнать себя лучше, постоянно оглядываясь назад. Мы с Сидом не можем заменить тебе то, что ты потерял. Мы пытались дать смысл двигаться дальше, и мне показалось, что ты обрел его, Лео. Но у нас тоже есть своя жизнь, мечты и мы не всегда будем рядом. Ты должен научиться сам справляться с тем, что происходит. Я не говорю, что кто-то из нас тебя бросает, но… это нормально — разъезжаться.

Я знал, что она была права. Умом прекрасно понимал каждое слово, сказанное в тот вечер. Но вот сердце признаваться в этом никак не хотело.

Я поцеловал её. А затем, пройдясь пальцами по её мягкому и уже слегка остывшему от жара лицу, со вздохом прошептал:

— Ты права. Пора вступать во взрослую жизнь.

Фиби улыбнулась. Сил признаться в своих страхах, равно, как и в чувствах, не нашлось. Но я их, по правде, и не искал: было проще вжиматься в её тело, чем говорить о том, что я за все благодарен. Жечь мосты — страшно, особенно, если боишься того, что в конце концов останешься один. А Фиби — единственная, кто был моим спасательным кругом в этом огромном ледяном море.

Но я ни о чем не жалел, потому что знал, что еще не пришло то самое время.

Время прощаться.

— Знаешь, — Айви качает головой, поднимаясь с дивана, — мне нужно выпить.

Я согласно киваю, представляя, каким придурком кажусь в её глазах на данный момент. Не хочется так думать, конечно, но от правды не убежишь, а рассказ про Фиби рано или поздно всплыл бы сам собой. Нам с Айви ничего не остается, кроме как шаг за шагом узнавать секреты друг друга, каждый раз вытаскивая скелеты из шкафов.

Она возвращается через минуту. В одной руке у нее бутылка красного вина, в другой — бокал, который тут же оказывается на поверхности журнального столика. Я наблюдаю за попытками справиться со штопором и тем, как Айви в течение пяти минут пытается откупорить пробку.

— Значит, исходя из сказанного, ты только в тот вечер понял, что на самом деле благодарен ей, но не любишь? — интересуется, ставя бутылку меж ступней. Лицо у Айви красное, напряженное, вена на лбу надулась. Выглядит смешно, и я еле сдерживаю смех, наблюдая за весьма занимательной картиной этого дня.

— Да. Фиби многое значила для меня, ведь только благодаря ей и Сиду я, наверное, не решился свести счеты с жизнью.

— А думал об этом?

Я изгибаю бровь.

— Вот я, например, будучи подростком, думала.

— Оттуда и шрам на спине? — слова, как по наитию, слетают с губ. Ощущение, будто я самый последний идиот на свете, становится довольно ярким.

Айви посильнее сжимает штопор и тянет его на себя, заставляя пробку медленно скользить по горлышку вверх. Характерный «чпок» через пару секунд ударяется об стены.

— А я все гадала: когда же ты спросишь об этом? — ухмыляется она, сдувая прядь со лба. — Ты долго продержался. Хвалю.

Вино медленно наполняет бокал. Я опускаю голову, изучая собственные пальцы. Жалею о сказанном, как и о том, что вообще начал этот разговор.

Думал, что сумеешь вывести её на эмоции? Но те ли слова ты подбираешь для того, чтобы она раскрыла тебе свою боль? Или это снова твои эгоистичные помыслы — признаться во всех грехах и облегчить дальнейшее существование? — собственный голос в голове звучит громче, чем босые шаги по паркету.

Я закрываю лицо руками, не зная, что сказать. Снова решаю, как будет лучше, не спрашивая её мнения. Похоже, это начинает входить в число плохих привычек.

— То, что ты видел на спине… это сделала моя мама. Я уже говорила, что она не раз пыталась исправить меня и мои странности. Мне было девять, когда нервы у нее сдали, а под рукой оказался ремень. Она била меня им. Снова и снова, не слыша криков, слез, мольбы остановиться. Я смутно помню, когда это закончилось, потому что отключилась. Через время это повторилось снова. Шрамы в очередной раз заставляют меня вспоминать о моей так называемой дефективности, — последнее слово она выделяет особо четко.

Айви громко выдыхает, я убираю руки, поднимая на нее взгляд. Пьет вино залпом, морщится и вытирает губы тыльной стороной не перебинтованной ладони.

Тишина кажется звенящей и режущей ушные перепонки. Тихо, но ощущение, будто кто-то орет во все горло. Взгляд Айви расстроенный, потерянный, утопающий в боли и сожалении о том, что произошло. Наверное, нужно подорваться и оказаться рядом, но я вижу, что она этого не хочет. Словно выставляет невидимую руку, останавливая и прося ничего не говорить и не делать.

— Хочешь устроить вечер откровений, да? — ставит бокал на деревянную поверхность, шагая в сторону проигрывателя. — Ладно, твоя взяла. Но не я одна должна рассказать о своей жизни. Мне интересно все, что было до того, как ты оказался здесь. Я действительно хочу узнать тебя, Лео.

Я замираю. Айви лукаво улыбается и тянется к коробке с дисками, что распечатала совсем недавно.

— Что насчет Placebo? Обожаю их музыку, пускай она и нагоняет тоску.

— Я всегда любил Прощальную песню или Мой милый принц.

— Такие, как мы — песня, описывающая мои первые отношения, — Айви вытаскивает диск наружу и, присаживаясь на корточки, включает проигрыватель. — У меня до сих пор в носу стоит терпкий запах красных Мальборо, выпитая бутылка текилы, заеденная лимоном, и вкус моей смазанной помады на языке.