Айви делает для меня больше, чем я могу сделать для нее. Не то, чтобы меня это обижает или задевает — скорее, факт того, что я не могу сделать для нее столько же, вынуждает считать себя бесполезным. Но это не повод начать снова задумываться только о своих чувствах.

Пора прекращать думать, что мир может крутиться только вокруг тебя, Лео.

— Почему не спрашиваешь? — Айви задает вопрос, даже не смотря в мою сторону. Я чувствую себя глупо, и стыд медленно, но верно начинает заполнять тело, неприятно вгрызаясь в кожу.

Строить из себя дурака нет никакого смысла. Айви довольно умная девочка, чтобы распознать эту глупую попытку превратить увиденное в мини-спектакль с моим грандиозным провалом.

— Потому что сама расскажешь, если захочешь.

Она поворачивает голову, встречаясь со мной взглядом. Откладывает коробку, зажимая в руке канцелярский ножик.

— Но это же касается тебя.

— И тебя тоже, раз ты решила обзавестись литературой для медиумов. Я не буду спрашивать причин, потому что их может быть миллион и я не попаду ни в одну из сказанных. Лучше уж ты сама расскажешь. Это будет честно.

Айви кивает, а затем морщится — острие задевает ладонь, и пару алых капель попадают на белоснежный палас, на котором мы располагаемся. Я пододвигаюсь ближе, Айви же откидывает нож в сторону, жмурясь. Наверняка неприятно.

Тяну руку, обхватывая тыльную сторону её ладони своею. Понимаю, что это ничего не даст, но это неважно. Я хочу этого — подарить то, что теплится под моими подушечками пальцев.

Тепло, волнение, заботу. Что угодно, чтобы забрать ту боль, что она испытывает. Пускай и из-за дурацкого канцелярского ножа.

— Все в порядке, Лео, — уголки губ Айви расплываются в грустной улыбке. — Это всего лишь царапина. На мне все заживает, как на собаке, так что беспокоиться не о чем.

Я неосознанно вспоминаю о шраме на спине, который видел еще до того, как мы сумели впервые поговорить. Хочется просить откуда он, но я не решаюсь. Незачем заставлять её вспоминать о болезненном прошлом, чтобы утолить свой необъятный интерес.

Вторая рука касается её лица. Айви поднимает взгляд — удивленный и печальный. Мне думается, что она снова прогоняет через себя все то, что с ней произошло, и мне отчаянно хочется заставить её не думать об этом. Встряхнуть, попросить улыбнуться, перестать держать в себе этот тяжкий груз.

Кажется, через обряд освобождения теперь должен пройти не я, а она. Вот только в прошлый раз Айви сама начала рассказывать о своем прошлом, как действовать в этот — я не знаю. Попросить поделиться? Хороший вариант, конечно, но сработает ли он? Ведь можно кратко поведать о проблеме и дальше заниматься самокопанием. А вывести её на эмоции я трушу — может случится все, что угодно, и я не сумею помочь.

— Помнишь, я упомнил тебе о своей первой любви? — в тиши комнаты голос звучит низко и беспокойно, словно меня бьет озноб или, что хуже — страх, пуская корни в черепную коробку.

Айви осторожно кивает и плотно сжимает губы. Тоненькая струйка крови течет вниз по запястью, но она не обращает внимания, словно физические ощущения притуплены.

— Это, конечно, не лучшая тема для разговора, но ты будешь первым человеком, с которым я поделюсь всей правдой. Без утайки, вранья и самообмана.

— Почему?

— Потому что это до сих пор меня гложет. И потому что правда освобождает от груза, сидящего внутри. Считай, что я снова хочу поплакаться тебе в жилетку.

— Хорошо. Но прежде я все-таки обработаю рану. И засыплю ковер содой, пока кровь не впиталась в ворс.

Провожаю фигуру Айви взглядом. Странно, что я вообще затеял разговор о Фиби: казалось бы, причем здесь мое прошлое и помощь Айви в том, чтобы раскрыть её душу? Не знаю. Может, это своеобразная вера в то, что моя история вызовет цепную реакцию? Что-то вроде напоминания о своих ошибках, в которых стоит признаться.

Глупая затея. Впрочем, о чем это я? Проблемы с мышлением после смерти никуда не делись, так что мучайся с этим и дальше, приятель.

Я помню тот день отчетливо, равно, как и весь спектр своих эмоций: в действительность происходящего верилось с превеликим трудом. День был жарким, но пасмурным, почти таким же, как и сейчас, с учетом, что солнце стояло в зените, периодически скрываясь за плывущими в небе темно-серыми облаками. Свет от монитора царапал глаза, шторы не пропускали солнечные лучи внутрь комнаты. Я сидел, всматривался в ровный ряд текста на почте и все никак не мог собраться с мыслями.

Я прошел. Я поступил в чертов колледж! И должен был, по идее, радоваться, вот только не мог. Это означало, что теперь каждому из нас точно нужно было покинуть город, дом, в котором выросли, компании, образовавшиеся с течением времени. Конечно, я и без того понимал, что рано или поздно кто-то из моих друзей обязательно уедет, но каждый день приносил все больше не самых радужных эмоций, приближая неизбежное. Наверное, эгоизм не давал мне возможности двигаться дальше, все время заставляя цепляться за мысли о том, как мне будет плохо без кого-либо рядом.

По правде говоря, я ощущал и радость, и грусть. С одной стороны, это круто могло изменить мою жизнь: новые горизонты, круг людей, смена обстановки. Другая же сторона… другая сторона означала, что обязательно нужно было чем-то пожертвовать. В тот момент казалось, будто учеба в колледже отнимет у меня и Фиби, и Сида. Глупо, очень глупо, но тогда я этого не понимал. Считал, что должен держать их подле себя, чтобы снова не оказаться в одиночестве.

Да, пожалуй, именно одиночества я боялся больше всего на свете. К нему, в общем-то, и пришел в итоге. Весьма иронично, а?

Письмо было датировано седьмым июня. А открыл я его только в конце августа, когда до переезда Фиби оставалось каких-то пару дней. До моего, исходя из письма, тоже. Сид уехал еще на прошлой неделе, сказав, что должен поскорее заселиться в кампус и изучить город, в котором ему предстояло жить на протяжении долгого времени.

Я закрыл почту. До вечера пытался ни о чем не думать, то отвлекаясь на книгу, то на бессмысленный просмотр ленты новостей в телефоне, то на изучение потолка. Фиби ворвалась в дом, подобно урагану Катрин, не иначе, около семи, и меня это не удивило — я весь день игнорировал её смс и звонки, пребывая в состоянии амёбы.

— Что за черт? — недовольно воскликнула она, когда дверь с оглушительным звуком закрылась. Я отошел в сторону лестницы, не зная, что сказать. Фиби это заметила, со всей силы стукнув по выключателю рукой — яркий свет озарил прихожую и заставил меня поморщиться. — Ты спецом не отвечаешь? Или появилась веская причина релаксировать одному дома, вместо того, чтобы встретиться?

— Фибс…

— А-а! — она покачала головой, пригрозив мне пальцем. — Не в этот раз, Лео. Твое грустное лицо не решит сейчас проблему. Так что давай на чистоту.

Мне не хотелось разговаривать. На самом деле, мне ничего не хотелось, кроме того, чтобы убраться в свою комнату и развалиться на кровати. Поэтому в игре прибавилось правил, и Фиби пришлось с ними согласиться. Это было подло, знаю, но в тот момент хотелось пустоты, а не напряжения из-за своих дурацких мыслей.

Мы начали целоваться еще на лестнице, а уже ближе к комнате вещи полетели в разные стороны. Её запах, вкус губ, мягкость кожи — ладони изучали каждый сантиметр, разбросанные родинки, тонкую полоску шрама на бедре. Уже после всего, что произошло, Фиби лежала в моих объятиях, укрытая тонкой тканью простони — спать под одеялом в то лето было просто невозможно. Она дышала тяжело, крапинки пота ощущались под подушечками моих пальцев. Мы оба вымотались, плавясь от жара переплетенных тел.

Сумерки на улице сгущались — удивительно, как быстро стемнело. Включить ночник никто из нас не решался, не смея прерывать атмосферу, как оказалось, последнего вечера, проведенного в объятиях друг у друга. Я чувствовал, как саднит в груди только от одной мысли о том, что мы должны разъехаться. Мне не хотелось отпускать её. Я отчетливо понимал, чем это для нас должно было кончиться. Но, по сути, оно закончилось раньше, чем я предполагал. Точнее, чем мы оба предполагали.