Мальчишка бросился на колени и принялся подбирать монеты. Кадмил вскочил на коня. Тот снова фыркнул, помотал головой, но остался спокоен, не пытаясь сбросить незнакомого седока. «Славная зверюга», – Кадмил похлопал по бархатной шее. Обернулся к мальчишке, всё ещё собиравшему деньги:

– Если ты не совсем туп, то прибережёшь пару дельфинов для себя. А то и больше. Или вообще заберёшь всё.

Мальчик глядел снизу вверх, открывши рот. Кадмил сжал ногами лошадиные бока, стегнул уздечкой:

– Пошёл!!

И началась скачка. Конь летел стрелой, копыта звонко били в мостовую. Кадмил едва успевал следить за силуэтом театра, который то скрывался за домами, то вновь выныривал из-за крыш, показываясь во всём омерзительном великолепии. Ближе… Ближе… Сейчас направо, в проулок – прощения просим, господин, ничего, потом отстирается! Еще ближе! Теперь налево. Стоп, здесь тупик, тпр-р, назад! Хороший мальчик, а теперь скачи, скачи, у нас мало времени, совсем нет времени. Я купил тебя за кучу золота, можешь считать себя самым дорогим конём во всей Тиррении, только скачи, ради пневмы, не подведи!

Вдруг кривобокие домишки расступились, сверкнуло сквозь мутные облака солнце – и тут же скрылось за каменной громадиной. Кадмил осадил скакуна, задрал голову. Театр вздымался к небу, точно скала, точно исполинская застывшая волна, готовая обрушиться, похоронить под собой полгорода. Словно бурное море, шумела толпа зрителей внутри огромного здания, и, подобно прибою, рокотали барабаны. Тамм-та, тумм-та, тамм-та, тумм-та… Барабанам вторили трубы, выводя тревожный, назойливый мотив. Бой, похоже, был в самом разгаре.

Кадмил спрыгнул с коня у огромных ворот. Толкнул; заперто. «Опоздал, – подумал он в который раз. – Или нет? А если успел? Если он еще не начал драться? Что я, собственно, собираюсь делать? «Золотой речи» у меня больше нет – да она и не сработала бы, как надо, на тирренском языке. Взлететь с Акрионом я теперь тоже не смогу. Стрелять из жезла по солдатам? Небезопасно, да и глупо: об этом моментально узнает Веголья».

Публика вдруг заревела, раздался многоголосый свист, многоногий топот. Кадмил встрепенулся: почудилось, что сквозь шум толпы слышен голос Акриона. Да, это точно по-эллински. «Ники, кердисаме!» «Победа, мы победили!» И тут же – на тирренском. «Серисе пакна!» «Остановить бой!»

Кадмил ещё раз толкнул ворота – что было сил. Впустую. Он зарычал от бесплодного бешенства. Мельком огляделся: вокруг на огромной площади – никого. Все, должно быть, в театре, наслаждаются зрелищем… О, если бы можно было стрелять из жезла!

«А ведь их там тысячи, – вдруг осенило его. – Тысячи раззадоренных бойней человечков, в каждом из которых кипит пневма. За пару часов представления они накопят больше энергии, чем можно собрать в Афинах за целый день. И вся эта энергия в их телах сейчас фонит почище лабораторной силовой установки! Смерть и кровь, а ведь это удача!»

Он выхватил из сумки жезл, выбрал режим разряда, перевёл клавишу в крайнее положение и, отступив от ворот, выстрелил. Сверкнуло, грохнуло. Разбитые створки бессильно разъехались. От обугленной дыры посредине пошёл дымок.

Конь обиженно взвизгнул, брыкнул ногой и затопотал прочь. Кадмил криво ухмыльнулся. Вот так, Веголья. Даже если бы ты стоял тут же, змеюка ты поганая, то не почувствовал бы всплеска на общем диком фоне. Заметить выстрел из жезла подле театра – всё равно что разглядеть вспышку от огнива рядом с полыхающим костром.

На арене кто-то одиноко вопил: «Против правил, против правил!» Кадмил, опомнившись, вбежал в разбитые ворота, заморгал, ошеломлённый прохладной полутьмой. Это не вход для зрителей; сюда, скорее всего, привозят лудиев перед боем. Да, вот же арка, ведущая на арену. И яркий жёлтый свет в проёме.

Он подобрался к арке и выглянул наружу.

Песок. Кровь. Толпа. Воины. Музыканты. Трубы и барабаны – они теперь молчали, трубы и барабаны. Зато кричал судья. Одетый в белое, этот жирный тиррен тыкал палкой в грудь чернявого невысокого лудия – с виду типичного эллина. Как видно, несчастный нарушил какое-то идиотское правило (интересно, какие могут быть правила в повальном смертоубийстве?) Рядом, опершись на огромный щит, стоял ещё один лудий, огромный мирмиллон. Кругом – прочие бойцы, замершие в угловатых позах, ещё хранивших напряжение битвы. И среди них – конечно, Акрион. В лёгком, бестолковом доспехе рыболова.

– Живой, – проворчал Кадмил. Он вдруг почувствовал такое облегчение, что сам удивился. Но облегчение это длилось недолго. Чернявый эллин бросил оружие, развернулся и шагнул по направлению к арке, где стоял Кадмил, а мирмиллон живо подался вперёд, взмахнул щитом и нанёс страшный удар по затылку эллина.

Тот упал.

Зрители заревели от восторга.

Акрион прыгнул к мирмиллону и ударил – тем особенным, с оттяжкой движением, которое безошибочно даёт понять, что в руке зажат нож. Мирмиллон грохнулся наземь, брызгая кровью. Обычно нож несёт медленную смерть, но, если удачно попасть, враг умрёт быстро. Акрион попал крайне удачно: клинок вонзился в глазное отверстие шлема и добрался до мозга.

Судья принялся кричать что-то про дерзких крейке. Про тех, кто нарушает правила благочестивых игр, посвященных похоронам. Зрители тоже начали орать, перекрывая вопли судьи, но Кадмилу удалось разобрать, что тот требовал справедливости. Требовал честного боя. Честного боя для бесчестного крейке!

Грянула опять музыка: тамм-та, тумм-та, тамм-та, тумм-та.

Кадмил вцепился в нагретый солнцем камень, которым была облицована арка. Честный бой?! Да на арене добрая дюжина воинов! Вот Акрион подхватил торчащий из песка меч. Вот вырвал из руки мертвеца щит. Вот оглянулся – Кадмил разглядел белки выкаченных глаз, огромные, безжизненные. Искажённое гневом лицо. И ещё Акрион скалился, как зверь. Щерил клыки.

Всё, как тогда, в Лидии, в кабаке, где их настигла погоня. Только теперь против Акриона стояли не двое увальней-стражников, а опытные, натасканные убивать лудии.

– Бойцам нападать! – раздался крик судьи. – По одному!

Здоровенный лудий – такой же мирмиллон, как и тот, что валялся, зарезанный, на арене – поднял меч, побежал вокруг Акриона, кривляясь и подпрыгивая. Внезапно повернул, налетел, ударил щитом. Акрион подставил свой щит, оттолкнул врага. Ну и силища! Да, это снова один из его припадков, как у покойного Ликандра. Мирмиллон попятился, раскинул руки, ловя равновесие. Акрион ударил так быстро, что Кадмил не заметил меча. Мирмиллон повис, корчась, на клинке, взмахнул рукой, тщетно пытаясь достать до острия, вышедшего со спины.

Толпа в театроне взорвалась криками. Но Кадмил видел: Акриону не выстоять против всех. К нему уже спешил другой боец, копейщик-гопломах. Сразу видно – этот не будет рисоваться, как его дураковатый предшественник. Будет драться по-настоящему.

Барабаны гремели: тамм-та, тумм-та, тамм-та, тумм-та. Шею опять сдавил ошейник боли. Кадмил словно бы слышал слова в голове, произносимые знакомым голосом, в котором звенело холодное недоумение. То был голос Локсия.

Что ты собрался делать, глупый, опоздавший неудачник? Выйти на арену? Крикнуть «Стойте, вы убиваете законного царя Эллады»? Ты больше не владеешь «золотой речью», не можешь летать, вообще ничего не можешь. Стоит отказаться от дурацких идей.

Акрион подбежал к мертвецу, у которого прежде забрал щит. Поднял с земли копьё – такое же, как у врага, длинное, со сверкающим наконечником. Завертелся вокруг противника, готовый броситься, угадывая миг для атаки. Оба делали пробные выпады, подлавливали друг друга и никак не могли подловить.

Перестань. Остановись. Уходи прочь. И не смотри туда, не смотри. Его все равно не спасти, этого человечка, ничего уже не поделать. Сострадание есть немощь. Ты ведь знаешь.

Гопломах напал первым. Гикнул, ударил по копью Акриона и моментально – обман! – взмахнул древком, метя в голову. Кадмил невольно задержал дыхание. Но Акрион в последний миг увернулся. Копьё со скрежетом проехалось по щиту.