На полдороге к школе Кадмил запоздало сообразил, что стоило, пожалуй, купить в порту лошадь. Холм оказался существенно дальше, чем мерещилось вначале. Но возвращаться не хотелось: и так много потратил времени. «Всё привычка летать, – сумрачно размышлял Кадмил. – Лошадь, ха! Раньше и в голову бы не пришло заботиться о такой ерунде… Ладно, авось, Акрион найдётся в этой школе, и путешествие моё благополучно закончится. Обратно до порта и пешком можно доковылять».

Взбираясь на холм, он изрядно вымотался. Тога неплохо продувалась ветерком, но от пыли не было спасу: мелкая, всепроникающая, она набивалась под одежду, липла к потной спине, разъедала кожу, витала в воздухе, не давала дышать. Кадмил, ругаясь, замотал лицо краем тоги, оставив открытыми лишь глаза, но это не слишком помогло.

И ещё он чуял, что опоздал – всем существом, всем телом, начиная со своей многострадальной, отрубленной и вновь пришитой головы, и заканчивая гудящими от долгой ходьбы ногами.

«Мелита, – думал Кадмил. – Ребёнок. И Акрион. И Сопротивление…»

У ворот школы скучали двое солдат в тусклых бронзовых нагрудниках. Пыли здесь было особенно много.

– Ми сукри анта ланиста Меттей Ацилий, – пробубнил сквозь ткань тоги Кадмил. При этом он отметил, что фраза «мне надо видеть ланисту Меттея Ацилия» родилась в голове сразу на тирренском, минуя перевод с эллинского. Так всегда бывало, когда он приезжал в другую страну. Через какое-то время начинаешь думать на чужом наречии.

Солдаты переглянулись.

– Мастер на похоронах, – сказал тот, что стоял справа, рыжий и лопоухий.

– На каких ещё похоронах?.. – начал было Кадмил, тут же сообразив, что это означает.

– Похороны консула Стумпия Цереллия. Вдова устроила, – подал голос солдат слева, с большущей родинкой над бровью. – В театре лудии дерутся.

У Кадмила снова зачесался шрам, а вдоль спины забегали горячие мурашки.

– Давно ли дерутся? – спросил он.

Солдат с родинкой зевнул и, прищурив глаз, глянул на солнце. Кажется, пыль ему совершенно не докучала.

– Не так уж давно, – сказал он утешительно. – С полчаса назад уехали.

– Да ты ступай в театр Тинии, господин, – посоветовал его напарник. – Меттея всяко не упустишь. Он там будет допоздна. Потом намечается пир, и ланисты тоже остаются.

Кадмил мысленно плюнул (потому что, когда лицо закрыто тряпкой, не очень-то поплюёшься) и развернулся прочь от школы.

– Поторопись только, – донеслось ему вслед. – Бой скоро кончится, а после боя Меттей всегда напивается в говно.

Кадмил остановился. У него родилось крайне нехорошее предчувствие.

– Парни, – обратился он к солдатам, – а скажите-ка, вы ведь здесь давно служите?

– Да года два уж, – ухмыльнулся рыжий.

– Небось, всех гладиаторов помните?

– Ну... – рыжий заколебался. – Новичков-то всех не упомним, они мрут часто. А ветеранов знаем, конечно.

– У вас же тут есть такой высокий, чернявый крейке? Глаза серые… Шрам на ноге ещё.

Солдаты заухмылялись.

– Шрам на ноге, ишь ты, – хмыкнул тот, который с родинкой. – Полюбовник твой, что ли?

Кадмил сделал глубокий вдох и медленно выдохнул сквозь ткань.

– Пусть будет полюбовник. Его продали за семейные долги, ну а я подкопил денег и хочу выкупить. Не скажешь, тут ли? Акрионом зовут.

Солдат с родинкой сочувственно цокнул языком, а его рыжий приятель печально вздохнул:

– Увезли как раз твоего Акриона. Дерётся нынче. Беги, авось успеешь.

Подобрав подол тоги, Кадмил ринулся прочь от школы, вниз по холму. Туда, где белела городская стена. «Ми ам меле, – стучало в висках. – Ан амусе луди. Ан аме тезе…». Сумка с жезлом, кристаллами и «лирой» бестолково хлопала по бедру. Ткань на голове размоталась и летела за спиной, как дурацкий флаг.

«Что делать? – в панике думал Кадмил. – Что вообще можно сделать?» Сейчас он прибежит в театр. Выйдет к арене. Увидит мёртвое тело – труп того, кого сделал героем. Того, кому задурил голову, накормил ложью и заставил играть в свою собственную тайную игру... Впрочем, вздор! Он успеет! Он как раз успевает к началу боя, если их только что увезли, надо только найти возницу с быстрым конём! Почему, почему он сразу не купил лошадь?!

Ворота были нараспашку. Кадмил, хватая ртом воздух, вбежал в город, огляделся. Пыль, гомон, снующие туда-сюда люди. Надписи на грязно-жёлтых стенах, каменная мостовая с отчётливой колеёй, оставленной тысячами колёс. Четырёхугольный бассейн, фонтанчик, увенчанный маленькой – но от этого не менее отвратительной – статуей Вегольи. Солдаты, с безразличным видом скучающие у караулки.

– Служивые! – крикнул Кадмил. – Как к театру Тинии пройти? Опаздываю, на похороны спешу!

Старший из солдат усмехнулся:

– Там уже, поди, вовсю дерутся... Ступай прямо до конца улицы, затем повернёшь налево. Увидишь за домами театр. Ну, и иди прямо к нему. Театр большущий, не пропустишь.

– Долго идти-то? – с тоской спросил Кадмил.

Солдат пожал плечами:

– Да порядочно.

– А конюшни где-нибудь рядом имеются? – Кадмил озирался, не только не видя чего-либо подобного конюшне, но и не чуя поблизости лошадиного запаха (впрочем, обоняние всё ещё были притуплено после утреннего визита в трюм «Саламинии»).

– Конюшни – там, – солдат неопределённо махнул рукой и отвернулся. Похоже, он полностью растратил запас дружелюбия и не собирался более помогать чужаку – выучившему язык, нарядившемуся в дорогую одежду, но всё равно оставшемуся пентюхом, который не знает, где в Вареуме находится театр Тинии. Не говоря уж о конюшнях.

Кадмил побежал по улице, огибая прохожих, разбрызгивая лужи, которые, несмотря на засуху, хранили в себе грязную зацветшую воду. Едва не налетел на пожилую тётку с высоченной причёской. Толкнул раба, медленно катившего перед собой нагруженную капустой тачку. Свернул в тёмный и вонючий переулок, проехался по грязи, выбежал на маленькую площадь, где был такой же бассейн с фонтанчиком, что у входа в город. Рядом росло одинокое молодое деревце.

Кадмил остановился у бассейна, схватился за деревце, чтобы не упасть, и зачерпнув воды, плеснул в лицо. Лёгкие горели, колени подкашивались, спину раздирало тупыми крючьями, затылок корёжило клещами. Он поднял взгляд и едва не закричал от отчаяния. Солдат не обманул: отсюда действительно был виден театр. Здание поднималось над домами, как грозовая туча – гигантское, мрачное, округлое. Невообразимо далёкое. В воздухе у колоннады верхнего этажа вились чайки, глядевшиеся отсюда крошечными белыми точками.

До театра было, навскидку, дюжины три стадиев. Даже если бежать сломя голову по улицам Вареума – этому смрадному лабиринту, полному развилок и тупиков – то попадёшь на похороны не раньше, чем через час. Кадмил с остервенением рванул себя за отросшие волосы.

Не успеть! Ми ам меле! Опоздал! Опоздал!!

Мелита.

Ребёнок.

Акрион…

Раздался мирный, спокойный перестук копыт, и на площадь из узкого переулка вышел конь. Обычный, рыжей масти, с белым пятном на лбу. Это было похоже на чудо. Кадмилу даже померещилось, что лошадь идёт к нему по своей воле – послание самой судьбы. Тут же он, впрочем, заметил мальчишку, ведущего коня под уздцы.

Кадмил рванул завязки сумки, сломав ноготь. Подскочил к остолбеневшему мальчишке, втиснул в маленькую грязную ладонь монеты – дюжину золотых дельфинов, больше, чем дадут на любом рынке Вареума.

– Продай коня! – прохрипел Кадмил.

Мальчишка отдёрнул руку. Деньги шлёпнулись наземь.

– Он не мой! Он моего господина, Энка Цециния!

Конь фыркнул с отчётливой пренебрежительной интонацией. «Сопляк сейчас орать начнёт, – подумал Кадмил с остервенением. – Стражники сбегутся… Как же не хватает «золотой речи». Что ж, на худой конец, сгодятся монеты из того же материала».

Он зачерпнул золото горстью, швырнул под ноги мальчику – деньги рассыпались, тускло блестя в пыли.

– Здесь хватит, чтобы купить для твоего господина троих коней. Да в придачу нового раба, посмышлёней!