Дорогая мисс Уайлд!
Спешу сообщить вам, что мне стало известно о вашем возвращении в Магическую Британию. Я испытала искреннее желание написать вам, памятуя о ваших блестящих экзаменационных результатах по моему предмету и не только. Мне необходимо поговорить с вами о важных вещах. Ожидайте в три тридцать дня. С пожеланиями всего наилучшего,
директор Школы чародейства и волшебства «Хогвартс»
Минерва МакГонагалл» Подобное отсутствие официоза и даже некий намек на фамильярность был совсем не в духе МакГонагалл, но все же это письмо родом из прошлого пробудило в заскорузлой душе Флоренс что-то нежное и теплое. МакГонагалл нажала на кнопку дверного звонка в тот момент, когда часы отмерили ровно три тридцать дня. Казалось, она ничуть не изменилась — в своей неизменной темно-изумрудной мантии, в остроконечной шляпе, в тонких очках на переносице, с причудливой паутиной морщин на лице и серьезным, почти суровым блеском в темных глазах. Разве что губы стали еще тоньше, а во взгляде отражалось что-то, похожее на усталость. Бывшая профессор Трансфигурации улыбнулась, приветствуя свою бывшую ученицу, чем невольно растрогала последнюю до самых глубин души. Когда-то давно видеть улыбку «МакКошки» было для студентов событием не менее знаменательным, чем Святочный бал или финальный матч по квиддичу.
— Я хотела предложить тебе должность школьного целителя, Флоренс. Мадам Помфри уходит на покой, и мне бы хотелось видеть вместо нее кого-то не менее достойного.
Под пытливым взглядом МакГонагалл Флоренс смутилась, как школьница.
— Профессор, но почему я? Я же все-таки больше научный работник, чем детский целитель. У меня нет опыта работы с детьми, и…
— А у кого он был, скажи мне? — безапелляционно отрезала МакГонагалл, вскидывая тонкую седую бровь. — К тому же, ты была старостой своего факультета.
— Я думаю, в Мунго достаточно перспективных специалистов, которым можно было бы доверить учеников, — решилась на дерзость Флоренс, осознавая, что идет на риск. Нарваться на недовольство МакГонагалл совсем не хотелось, кем бы она сейчас не приходилась молодой женщине. — А я вполне довольна тем, чем я сейчас занимаюсь.
— Я что-то не вижу счастья на лице, — сухо прокомментировала профессор, но в ее глазах мелькнула тень сочувствия. — Выбор за тобой, но я не думаю, что ты пожалеешь, если придешь в Хогвартс. Когда-то я была в точно такой же ситуации, когда ко мне, еще молодой — я знаю, ты не можешь себе это представить, но поверь на слово — пришел Альбус Дамблдор с просьбой о переходе в Школу. Я, как и ты, долго сомневалась, отказывалась, хотела продолжать научную работу… Но ни разу с тех пор, как пришла преподавать, не пожалела о своем решении.
Подобное откровение от МакГонагалл было тем более удивительно, что в школьные годы между профессором и Флоренс не было особенно теплых отношений. Директор Хогвартса смотрела пронзительно, словно читая все самые труднодоступные и темные закоулки сердца Флоренс.
— Ты бежишь от того, что было раньше, но оторваться не можешь. Попробуй что-то другое, раз с наукой не получается. Не понравится в Хогвартсе — я подыщу замену. Просто попробуй.
— Ты сможешь, я знаю! — воскликнула Гермиона.
— Ты же гений, о чем речь! — хором заявили близнецы Уизли.
— Даже не думай сомневаться, мы в тебя верим! — воодушевленно улыбнулась Джинни.
Было странно и непривычно смотреть на знакомый, почти родной Большой Зал глазами взрослого человека, сидя рядом с преподавателями и ощущая себя другим человеком, уже не тем, который существовал в твоем теле до того момента, как ты переступил порог Хогвартса. Зачарованный бездонный потолок расстилался полотном ежевично-лилового бархата, мерцал золотистыми отсветами заката, сверкал гроздьями жемчужных звезд. В воздухе горели белые свечи, недвижно и величественно свешивались четыре факультетских флага, но ярче всего сияли сотни детских глаз, полных восторга и предвкушения. Перед старинным табуретом с Распределительной шляпой робко топтались и с ужасом таращились на привидения первокурсники, младшие курсы непрерывно трещали, обмениваясь впечатлениями, а старшие студенты, желавшие казаться еще серьезнее и независимее, скучающе зевали, глазели по сторонам. Все же что-то в этой жизни остается неизменным, пусть и сменяются десятки поколений, проходят столетия и сумасшедшими темпами развивается прогресс. Флоренс на всю жизнь запомнила своего первого школьного пациента: в первый же учебный день им оказался гриффиндорский первокурсник, с носом, как у мартышки-носача. Угрюмый парнишка так и не рассказал, при каких обстоятельствах его наградили таким украшением, но, как только подействовало Трансформирующее заклинание, он молнией вылетел из Больничного Крыла. Меньше, чем через десять минут, к Флоренс приплелся еще один пыхтящий первокурсник в мантии с нашивкой Слизерина — перемещался он, как встревоженный сурикат и придерживал огромный пушистый хвост ядреной зеленой окраски. «В наше время такого не было» — подумалось Флоренс, пока она возвращала бедного слизеринца в исходное состояние. Не было никаких сомнений, что следующим придет гриффиндорец, если бы МакГонагалл не застала нарушителей порядка за очередным нанесением творческо-звериных увечий. Слизерин и Гриффиндор лишились двадцати баллов каждый, но Джорджи Смит и Ригель Паркинсон стали завсегдатаями Больничного Крыла, и с годами Флоренс уже не представляла себе стабильной жизни без очередного посещения кого-нибудь из них двоих. Поразительно, но именно здесь она чувствовала себя нужной, понимала, что приносит пользу, и ощущала искреннее удовлетворение от работы. Проходили годы, и Флоренс все сильнее привязывалась к каждому, кто регулярно и не очень заглядывал в ее владения. На нее взирали голубые, серые, черные, карие, зеленые глаза, и каждая пара была уникальной: кто-то честно-пречестно уверял, что смертельно болен, а то, что данный недуг настиг бедолагу аккурат перед зачетом по Трансфигурации — так это чистой воды совпадение!; кое-кому требовался набор магических ингредиентов, но вовсе не для шуточного зелья, а для практической по Зельеварению; а кто-то отчаянно рвался на матч по квиддичу прямо с щупальцами вместо рук. Сезон квиддича вообще был пиковым временем. С сентября по ноябрь и с конца марта по июнь Больничное Крыло просто не вмещало в себя толпы посетителей, которые облепливали больничные постели с факультетскими героями. В особо тяжелых, но не угрожающих жизни случаях девочки с полными слез глазами засыпали мадам Уайлд просьбами поскорее исцелить несчастного страдальца. Как правило, такие «страдальцы» были вполне довольны складывающейся ситуацией: они на вполне законных основаниях могли не посещать занятия, целыми днями отдыхали или разбирали запрещенные школьным уставом штуки, которые умудрялись протащить в палату их друзья, в кошмарных количествах тайком поедали сладости и по вечерам хохотали с однокурсниками. Самых голосистых и активных Флоренс выпроваживала в коридор, напуская на себя строгий вид, но с тщательно скрываемой улыбкой наблюдала за юными пациентами. Они ее обожали, и самые маленькие, и те, что постарше, которые еще застали времена мадам Помфри. С первыми Флоренс просиживала бессонные ночи, контролируя температуру, ежечасно давая микстуры и рассказывая волшебные сказки, со вторыми же она легко находила общий язык: со скромными и замкнутыми разговаривала на множество животрепещущих тем, интересующимся Травологией и Зельями объясняла непонятное, помогала с заданиями и делилась литературой, отчаянных головорезов и шалопаев поддразнивала, шутила с ними, зачастую поддаваясь на мольбы и пуская в палату шумных посетителей (порой и после отбоя). Одного студента, к которому Флоренс привязалась особенно сильно, она с улыбкой вспоминала всю оставшуюся жизнь. На третий год ее работы в Хогвартсе, погожим весенним днем, в Больничное Крыло заявился обладатель великолепной короны ветвистых оленьих рогов в сопровождении двух рыдающих от смеха друзей. Флоренс тогда только тяжко вздохнула, вывела безутешных товарищей из палаты и занялась гриффиндорским студентом-шестикурсником. Пока она отыскивала нужное заклинание в рукописном журнале, он долго-долго смотрел на нее, как будто пытался что-то понять, но у него плохо получалось. Гриффиндорец поминутно хмурился, потом поджимал губы, потом как будто о чем-то догадывался, но через секунду опять погружался в раздумья. Когда Флоренс постукивала палочкой по рогам, нашептывая под нос слова заклинания, он, не моргая, пристально всматривался в ее лицо темно-голубыми глазами.
