Это врывалось в сознание яростным вихрем, крушащим все на своем пути.

Малфой был куском дерьма. Трусливый, подлый, вонючий подонок, трясущийся за свою шкуру. Гарри не мог видеть этого белобрысого выродка рядом с Флоренс и вообще не понимал, что такого она видела в нем, что заставляло ее терять голову. Поттер знал, что он лучше Малфоя. Он мог дать ей все: любовь, тепло, заботу, уютный кров и дружбу. А что Малфой? Фальшивую жизнь в ледяной роскоши? Пренебрежение и презрение «элитных кругов»? Или, может, жизнь спутницы Пожирателя Смерти? Хотя, она ведь грязнокровка. Он может дать ей только смерть.

Где она сейчас? Что с ней? Жива ли она вообще?

Вопросы роились в голове Гарри нескончаемым вихрем, поднимая кучу муторных предположений и смутных догадок. Ему было противно от самого себя. Сидеть тут, в покое и относительной безопасности, пока Флоренс, возможно… Нет, нет. Так хотелось верить, что это бессмысленное отрицание реально. Но в глубине души Гарри знал, что переубедить самого себя невозможно. Не убежать, не скрыться от леденящей кровь правды. И самым мерзким было то, что сделать ничего нельзя. В комнате Сириуса он нашел свадебный снимок родителей. Они поженились, когда были всего на пару лет их старше, в девятнадцать. Такие молодые, счастливые, беззаботные, с искрящимися бесконечной любовью глазами. Мама была очень красивой: с тонкой изящной фигуркой, лучезарной улыбкой и невероятными, полными света и доброты глазами. Лили Поттер была солнечной. Длинные волнистые волосы с ослепительным медным отливом, вздернутый аккуратный нос, правильные и мягкие черты красивого лица, усыпанного веснушками. Флоренс неощутимо походила на нее — то ли тягучим теплом в сияющих глазах, то ли изгибом бровей, то ли формой чувственных губ… Но была такой же магнетически прекрасной, с чарующей притягательностью и неуловимым флером мягкости и хрупкой нежности, несмотря на холод в очертаниях. Тогда была война. Люди спешили жить. Торопились любить, давать жизнь детям, наслаждаться каждым мигом скоротечной жизни. А она могла оборваться в любой момент. Потому что это война. И сейчас война. И сейчас каждый день сотни изощренных безжалостных убийств, тысячи людей живут в страхе, что над домом повиснет метка Смерти. Боятся услышать предсмертный крик любимого человека, оглушительный плач испуганных детей, стоны ослабелых родителей. Боятся испытать боль потери, которая отпечатается в сознании и сердце несмываемым клеймом, напоминающим гноящуюся рану. Этот страх останется у людей навсегда. Он как шрам: вроде и зажил, а след остается. Вот и это сохранится. Навсегда. *** Табачный дым заволок туманной пеленой всю спальню слизеринского старосты, окутав дорогим ароматным дурманом темное помещение. В камине тлели угли, разливающие мутное зеленоватое сияние в холодном воздухе. На темно-изумрудных шелковых простынях белело женское тело редкой красоты и гармоничности в очертаниях, из-за идеально гладкой завесы блестящих волос тускло сверкали яркие нефритовые глаза, устремленные на неподвижный силуэт в кресле. В длинных изысканных пальцах тлела тонкая черная сигарета, пепел с которой мягко падал в серебряную змеиную пепельницу. Полупрозрачные клубы дыма смешивались с бархатным сумраком спальни, оттеняя точеный сероватый профиль с ровным носом, четкой линией челюсти и острым подбородком. Из тонкого рта струящимися шифоновыми облаками сочились струи табачного дыма. Подрагивающие веки прикрывали воспаленные пустые глаза, под которыми залегли пугающие черно-фиолетовые синяки и вздулись вены. Высокие скулы заострились еще сильнее, на впалых худых щеках появились нездоровые тени, а хмурая складка между хищных бровей навсегда впечаталась в бархатную кожу лба. Красивое, словно выточенное из итальянского мрамора лицо, но безэмоциональное, пустое, похожее на застывшую фальшивую маску. Драко Малфой откинул голову назад, и растрепанная прядь упала на бледный висок.

Бесит.

Гринграсс надолго задержалась в его постели. Хотя это он не считал своей постелью. Но все же. Вот уже почти месяц она заявляется к нему по ночам и торжествующе улыбается, когда он с ядовитым безразличием сдергивает с нее бесстыдный халатик и грубо кидает ее обнаженное тело на кровать. Ей больно, когда он вколачивается в нее и не касается губами даже миллиметра холеной кожи. Но Малфой с ней, и больше Гринграсс, казалось, ничего не волновало. А потом привычный сценарий: он брезгливо кидает ей одежду (если то вульгарное убожество вообще можно так назвать) и сухо кивает на дверь. Сам же усаживается в кресло и с тягучей медлительностью пьет дорогой магловский алкоголь, зарываясь в себя и отстраняясь от всего окружающего мира. Пару раз Гринграсс порывалась воспротивиться, но ледяного взгляда ей хватало, чтобы немедленно испариться из комнаты. И несмотря на то, что, по сути, Астория была бесплатной шлюхой Малфоя, она была с ним. Не цеплялась, как надоедливая муха, но порядком бесила.

Бесила, потому что не была ей.

Обычно секс с Гринграсс не вызывал особых эмоций — был обычной разрядкой. Но сегодня Малфою было особенно паршиво, и он выпил до прихода Астории. Разум затуманился, расслабился, кровь в венах потеплела и взбередила в сердце старые раны. Когда Гринграсс, как обычно, оказалась под ним, то овальное красивейшее личико преобразилось в гораздо более прекрасное и совершенное, с мраморно-бледной тонкой кожей, выразительными холодными чертами и дурманящими глазами. Видение было таким живым и реальным, дарило такое неземное блаженство и жаркую негу, что Малфой впервые в жизни стал покрывать беспорядочными поцелуями извивающееся тело под ним, а вместо пышных округлых изгибов чудилась хрупкая худоба, желанная и волнующая. Глянцевые пряди рыжеватых волос стали пышным шелковым каскадом шоколадно-каштановых волн, рассыпавшихся по этим чужеродным подушкам. Только пошлые и слишком высокие стоны не давали погрузиться в затаенный плод воображения целиком. Но это почему-то стушевалось, оставляя место лишь воспаленной фантазии. Малфой, покрывая хаотичными поцелуями румяные мягкие щеки, прошептал заветное имя, которое пульсировало в висках жарким пламенем, исцеляющим и дурманящим. Возмущенный вскрик разбил сладостный мираж вдребезги. В нос резко ударил этот омерзительный пудрово-цветочный запах, глаза напротив налились ненавистной зеленью, и все рухнуло. Драко с отвращением увидел реальность. А перед глазами все равно стоял плод больной фантазии, идеально дополняющий коллекцию драгоценных воспоминаний Малфоя. Новая грань испытываемых чувств стала казаться хоть немного реальной. Однако мучительная правда заключалась в том, что в жизнь такая мечта не воплотится никогда. она останется лишь увековеченной иллюзией утешения. Не более.

— Драко… — противный голосок рассек тишину.

— Свали, Гринграсс, — юноша даже не открыл глаз. — Мне казалось, что наша традиция вполне ясна и понятна. Даже для такой тупой курицы, как ты.

— Но…

— У тебя есть минута, чтобы убраться отсюда. Время пошло.

Астория резко поднялась с постели, длинные волосы разметались по округлым плечам, а припухшие алые губы были плотно сжаты. В туманном полумраке Гринграсс казалась еще красивее. Она, прищурив по-кошачьи зеленые глаза, подчеркнутые черной подводкой, медленной завораживающей походкой направилась к креслу Малфоя. Шлейф духов смешался с запахом сигаретного дыма, от теплой ухоженной кожи исходил тяжелый аромат восточного розового масла.

Слишком приторно. Слишком.

Драко почувствовал, как она опустилась на пол, обхватывая тонкими пальцами его свободное запястье. По телу пробежались неприятные мурашки.

— Скажи, — ее голос был хриплым, с истеричными нотами, — Неужели я хуже той грязнокровки, чье имя ты так страстно шептал? Я знаю, что гораздо лучше, Драко, — Астория сжала пальцы сильнее. — И я с тобой. Здесь, сейчас и потом… А где она? В какой-нибудь крысиной вонючей яме, сидит и дрожит за свою драгоценную грязную шкуру. Драко, ты должен понять, что все, что происходит сейчас — правильно! Так и должно быть. Мы закончим школу, ты женишься на мне и наше будущее станет ясным!.. А эта мразь так и останется гнить в своем подвале…