В глазах защипало, и из уголков брызнули обжигающие слезы.
— Девочка, меня этим не разжалобишь, — Селвин обдал ее лицо отвратительным дыханием. — Ты просто мразь, и знаешь это. Знаешь, что тебя трахали Нотт, Мальсибер, Роули и Трэверс. Впечатляющий список, должен признать, — тихо произнес Пожиратель, задумчиво разглядывая девушку. — Щенки бы тебя, может, и пожалели. Особенно сынки Малфоя и Нотта — они просто тряпки, безвольные имбецилы. Но их здесь нет, да и вряд ли их подпустят к тебе. Ты наша игрушка.
Бледное, разбитое вдрызг лицо Уайлд, обляпанное землей, кровью и черной слизью, выглядело жутко в душном сумраке подземелья. Пустые ввалившиеся глаза выглядели поистине устрашающе.
— Ты была красивой, кошечка, — медленно говорил Селвин. — И теперь твое тело — сексуальная игрушка для слуг Темного Лорда. Это честь, девчонка. Вдолби себе это в твою головку.
Не было болезненных воплей и ударов. Только грязные стоны Пожирателя и его хриплые комментарии.
— Уж прости, что без стихов Шекспира, — расхохотался Селвин, сквозь жирную пелену похоти глядя на отстраненное лицо Флоренс, которая бессмысленно смотрела в одну точку на стене, пока ее тело сотрясалось от омерзительных толчков. — Без розочек и соплей, как любят такие шлюхи, как ты.
*** В гостиной Слизерина царили привычная прохлада и мягкий зеленоватый сумрак, окутывающий изысканный интерьер. Напольные часы из черной сосны пробили час ночи, и свечи в настенных канделябрах нервно замигали, отбрасывая мерцающие блики на студентов, устроившихся на кожаных диванах. Во влажном воздухе пахло французским коньяком, дымом дорогущих итальянских сигарет, которые присылала Забини его мать, и смесью дорогого мужского парфюма. Драко сидел, непринужденно забросив локоть на спинку холодного кресла, немигающим отстраненным взглядом смотрел на ровные языки пламени в жутковатой пасти камина и медленно пил тот коньяк с безупречным сбалансированным привкусом прохладного дерева и ванили, который прислал Нотту его папаша. Блейз задумчиво выпускал изо рта пышные кольца дыма, закинув ногу на ногу и явно что-то обдумывая. Смуглая кожа на красивом лице потускнела, живые, полные лукавых искорок глаза выцвели и покрылись льдистой пеленой. От прежнего Забини осталась лишь тень, призрак. Нотт выглядел не лучше. Он был, пожалуй, самым красивым в их компании — благородное лицо с точеными чертами и бронзовой кожей, покрытой легким живым румянцем; волнистые каштановые волосы, мягко отливающие золотом на свету, аккуратно ниспадали на покатый лоб и широкие скулы; густые темные брови с хищным изломом очерчивали красивые, но всегда несколько затуманенные таинственностью шоколадные глаза, а правильная линия тонкого рта изредка подрагивала в улыбке или ухмылке. Нотт был самым тихим из них троих. Он не был веселым, искрометным и полным жизнелюбия, как Забини. Он не был холодным, отстраненным и язвительным, как Малфой. Он был отчасти мягким, преданным и тем, которому запросто можно доверить свою жизнь. И, несмотря на эти качества, закопанные глубоко внутри, Теодор все же был слизеринцем — не без пренебрежительной ухмылки, не обходилось без высокомерных взглядов и ядовитых уколов в сторону грязнокровок и гриффиндорцев. И не был сыном своего отца, что вызывало у Малфоя глубокое и искреннее восхищение. Тео любил пошутить в компании друзей, поязвить насчет новой пассии Уорингтона и тонко порассуждать на тему того, как Монтегю аппетитно пускал слюни на Грейнджер. Нотт ценил высокое искусство, обожал живопись эпохи Ренессанса, мог бесконечно слушать Моцарта и был без ума от итальянской кухни — в детстве на пару с Забини он мог съесть огромную пиццу, пасту со сливочным соусом и апельсины из усадьбы матушки Блейза. При этом Тео был не прочь охмурить какую-нибудь безмозглую длинноногую курицу и потом, выслушивая едкие комментарии Малфоя под оглушительный хохот Забини, с насмешливой улыбкой рассказывал о своих похождениях. Все же он был слизеринцем. Сейчас Теодор сидел на диване и, нахмурив брови, медленно пил коньяк. Рядом не умолкала щебечущая Астория, которая увлеченно рассказывала о какой-то брехне, совсем не замечая искрящегося напряжения в тяжелом воздухе. И все трое испытывали жгучее желание придушить ее прямо тут.
— Гринграсс, какого черта к тебе среди ночи долбится сова?! — из женских спален выскочила, запахивая шелковый халат, однокурсница Астории, Флора Кэрроу. — Иди, угомони эту чокнутую птицу, иначе я сверну ей шею!
— Это семейная? — лениво протянула девушка, разглядывая свой безупречный маникюр.
— Нет, — Флора покачала кудрявой головой и раздраженно покосилась на сокурсников. — Какая-то тощая, с красными глазами.
Астория заметно занервничала. Она резко вскочила с дивана и, даже забыв страстно поцеловать Малфоя, исчезла в дверном проеме под недоуменный взгляд Флоры. Драко облегченно выдохнул и, отставив стакан, помассировал ледяными пальцами ноющие виски.
— Слушай, Малфой, — Теодор поднял воспаленные глаза на друга. — Ты поедешь на Рождество домой?
Молодой человек раздул ноздри и, с хрустом сцепив длинные паучьи пальцы, прикрыл подрагивающими веками глаза.
— Я поеду. К матери, — глухо ответил Драко. — Она попросила приехать.
Слизеринцы только кивнули. Блейз вновь затянулся, с болезненным наслаждением выпуская клубчатый дым, а Теодор залпом осушил стакан, даже не поморщившись. С белоснежных свеч, словно слезы, падали струящиеся капли воска. Огонь в камине зловеще потрескивал, разливая в гнетущем воздухе мрачное отчаяние и полную безысходность. Комментарий к Chapter
XXVI
Очень-очень жду мнений! Всем спасибо!
====== Chapter XXVII ======
Стены палатки душили, стесняли плотным полумраком, который витал в спертом воздухе. Слабо мерцали дешевые свечи, рассеивая тусклым бледным светом густую вязкость мрака, на грубой ткани расплывались уродливые тени. На раскладушках, застеленных тяжелыми старыми одеялами, валялись наспех сброшенные куртки, припорошенные тающим снегом, который стекал мутными струйками талой воды на пол. На столе остывал скудный ужин, грязный чайник выпускал клубы водянистого пара. А снаружи падал снег, оседающий на ветвях раскидистых деревьев мягкими кружевными хлопьями, устилающий землю пушистым белоснежным покрывалом. Ночное небо было туманным, матово-черным с сизым отливом. Так тоскливо и пусто, что в груди разрастается неясная тягостность, отдающая глухой болью в каждую клетку тела.
Гарри сидел за столом, уронив голову на скрещенные руки, и смотрел пустым взглядом на запыленный фонарь, в котором догорала тонкая свеча, с которой скатывались капли горячего воска. Битва с Нагайной отняла слишком много сил, начисто опустошив и самого молодого человека, и Гермиону. Та сейчас неподвижно лежала на своей раскладушке, закутавшись в шерстяной, изрядно потрепанный плед, и изредка вздрагивала от тихих всхлипов. По ее бледным щекам скатывались мелкие стеклянные слезинки, оставляя поблескивающие извилистые следы.
Гнусно.
Тошно.
Отвратно.
Гарри чувствовал, как где-то в районе солнечного сплетения скручивался горький тугой узел, кончики пальцев холодели, а под ложечкой мерзко сосало. Он вспомнил прошлое Рождество. Такое теплое, домашнее и пропитанное ослепительным и жарким чувством. Тогда Флоренс, хоть ненадолго, но была с ним. Гарри обожал, благоговел, восхищался. Тогда он не замечал того, что она все чаще и глубже уходила в себя, мрачнела и отдалялась от него. Гарри был поглощен ею, ловил каждое слово, каждый взгляд, наслаждался каждой секундой, проведенной с девушкой. Пока она не расколола его на множество острых, режущих до невыносимой боли осколков. Но зато она была честна. Гарри помнил, как летними ночами она плакала в саду «Норы». Надрывно, душераздирающе и болезненно, глотая струящиеся слезинки. Лунный свет заливал ее согбенную фигурку холодным сиянием, отражаясь в растрепанных волосах и на землистой коже. Глаза потускнели, вся живость и смешливость в них потухла, оставив лишь мучительное равнодушие и застекленевшую отстранённость. За это Гарри был готов убить Малфоя. За то, что довел ее до такого состояния. За весь тот адский ужас, который он вынудил ее пережить. А она любила этого ублюдка.
