Ментальное присутствие мамы позволяло держаться наплаву: тепло одеяла было сродни её касаниям, сладкий аромат её парфюма, оставшийся в квартире, всё ещё напоминал о ней. От мамы всегда веяло радостью, теплом и уютом, которые невозможно было не прочувствовать, вечно холодные руки, всегда искренне обнимающие, никогда не дарили холода. Противоречивая реальность не смогла уничтожить магию этой женщины. Но всё же она умерла, в самый важный момент, когда в ней так сильно нуждались. Вездесущая несправедливость, захватившая мир, она всегда отбирает самое ценное.

В первые минуты, когда ужасающая новость ошарашила его, в голове Алека пронеслась короткая и совершенно нелепая мысль:

«А что делать с её контейнером с едой, который она забыла взять с собой в дорогу?»

К нему так никто и не притронулся. Нежно-розовая коробка продолжила стоять на самой верхней полке холодильника. Неделю, две, может, даже больше — никто не хотел считать дни после смерти, пока к ним не пришла бабушка, впервые осмелившись на визит со дня смерти дочери. Бабушка Нина устроила дома генеральную уборку, прекрасно зная, что эти мальчики не станут озабоченно наводить порядок после потрясения. Они были теми, кто привык прятаться, уходить из дома, молчать, но точно не станет прикасаться к её вещам. Они даже не заметили того, что содержимое контейнера успело покрыться плесенью.

Ярослав приходил после работы домой, готовил кушать, а после садился за компьютер. Первое время не мог спать по ночам, а после вырубался за мгновение, когда начал окончательно выматываться за день. Но он всё равно не сдавался, потому что знал — вся ответственность перешла на него, единственного оставшегося родителя. И, что было немаловажно, не начал пить. В большей степени потому, что считал это слишком лёгким наказанием за то, что он сотворил.

Алек был живым мертвецом, из последних сил пытаясь не сдаться окончательно. Сон по несколько часов в сутки, старательная учёба и полная отстранённость от всех, кто его окружал. Порой он терял контроль, когда оставался один, — особенно ночью, — и мог часами сидеть за столом, уставившись в одну точку.

Их дом стал обителью мёртвых, где по-настоящему неживой была только мама, но всё равно была рядом с ними. Они не прощались с ней, пытались держать друг друга наплаву, постепенно наполняя их общий мир жизнью. Выбраться со дна помогала бабушка, хотя перенести утрату ей далось куда хуже. Она ни раз говорила о том, что должна была умереть именно она, старуха, а не её молодая и успешная дочь. Но Нину удерживала бесконечная любовь к внуку и Ярославу, который успел стать для неё почти что сыном. Она знала, что её помощь им просто необходима, потому переехала к ним на какое-то время, наводила порядки, вкусно готовила и старалась компенсировать то, что унесло с собой горе.

Единственное, что Алеку действительно не удавалось сделать долгое время, так это разрыдаться. По-настоящему, чтобы глаза пекло, а из носа текло, чтобы тело покрывалось дрожью. В осень он не чувствовал ничего, ровно как и всю зиму, внутри была сплошная серость, ни ярче, ни темнее. Только порезы на теле вызывали слёзы, но это были последствия физической боли, не искренне. Да, он оплакивал мать на кладбище, потому что так надо. Однако его эмоции вышли только в марте наружу: всю ночь он не мог успокоиться, затем следующую, и так всю неделю; крыша ехала без остановки всё это время.

И сейчас Алек чувствовал себя просто ужасно: он показал свою слабость, натуру, которая способна вызвать только жалость. Все давно ушли уже с берега, и Игорь сгрёб его в успокаивающие объятия. И как бы не хотелось наполнить этот момент хоть какой-то романтикой, он понимал, что это ни к месту — Алек будто умирал и оживал в его руках, выпуская из себя все чувства и эмоции.

— Я буду рядом, всё хорошо, тише, — повторял он как мантру, почти беззвучно, но Алек слышал всё очень отчётливо.

— Идём на берег, — чувствуя, что в воде уже слишком холодно, наконец отозвался тот.

— Да, давай…

Пока Алек просто сидел на песке, он сбегал в свой лагерь за полотенцем. Губы успели посинеть, зубы стучали так, что слышно было за несколько метров.

— Сейчас будет тепло, — перестав растирать кожу, Игорь укутал его в махровую ткань, прижав к себе покрепче, чтобы побыстрее согреть. — Так, слушай внимательно. Сейчас тебя в порядок приведём, пойдёшь к себе, — строго начал говорить он. — И за обедом поговоришь о том, чтобы вы срочно уехали. Слышишь меня? — он обратил на себя внимание и, заглянув в глаза, сказал то, что было так необходимо. — Ты самый лучший, слышишь?

И он действительно слышал. Алек был благодарен за эту поддержку, ничуть не задумываясь о том, что с этим человеком они знакомы всего-то два дня. Но выбираться отсюда действительно было нужно, иначе эти дни будут последними. Без шанса на спасение.

*

— Мужики, может, будем уже собираться? — Ярослав скрестил руки на груди, стоя у стола. Остальные сидели, распивая только что приготовленный чай. Вечерело, солнце наливалось насыщенными красками и уже смотрело не сверху, а чуть ниже.

— Ярик, не дури, мы же утром планировали уезжать, — возмутился дядя Миша, напоминая про разговор перед поездкой.

— Нам бы стоило уехать. Ради нашей, — он замолчал, подбирая слова так, чтобы его не обсмеяли. Страх с детства. Но ради сына он молчать не будет, — безопасности.

— Безопасности? О чём идёт речь? Мы в сраном лесу, далеко от города, тут отлично! — дядя Лёша даже слов не подбирал, хотя сын его был совсем рядом, и смотрел на друга, как на успевшего сойти с ума.

— Но нам нужно уехать! Я могу рассказать всё, но, пожалуйста, послушайте, — Алек весь дрожал от переживания, все уставились на него. Он встал, но чувствуя, как дрожат ноги, схватился за стол. «Бог убедительности, молодец, Алек, со стороны на больного больше похож» — пронеслось в голове у него в ту же секунду.

— Так вот, кто этим заправляет! Соколов младший, в чём дело? — скорее с раздражением спросил дядя Миша, чем с любопытством, но перебивать не стал, когда тот начал объясняться, и выслушал полностью.

Он подметил нервозность мальчишки, который через несколько мгновений монолога присел, дрожащими руками поднимая чашку с водой. Он прекрасно понимал Алека, ведь тот пережил достаточно, чтобы это влияло на его юную, неокрепшую психику.

— А ты не думал, что вы немного… за уши притянули всё в этой истории? — дядя Лёша обращался к Алеку, но косвенно имел в виду и Игоря, о котором уже знал, но не всю правду, разумеется. Он не верил ни единому слову, связывая все эти навязчивые мысли с эмоциональной неустойчивостью ребёнка, но всё же пытался не ранить его своими резкими выводами.

— Нет! Я говорю только правду! — Алек раздражённо ударил по столу кулаком.

Он злился, нервничал, не выдерживал этих взрослых разговоров и желал поскорее удрать из этого места. Да только ему не удавалось найти союзников в этом деле. В такие моменты паранойя разрушала трезвое сознание, казалось, что все смотрят на него, как на больного, и именно так о нём и думают.

— Никто не сомневался, — Ярослав попытался подбодрить его, и это, на удивление, удалось.

— Папа, дядя Лёша, заводите машины, а мы пока все вещи туда закинем. И сразу же уезжаем. Пожалуйста! — Алек постарался в одно единственное слово уместить весь внутренний крик о помощи, и, судя по задумчивым взглядам, это немного получилось.

Повисла жуткая тишина, даже природа зловеще замолчала, и терпеть это было слишком сложно.

— Даже если я тебя как-то подстрекаю, мы все не желаем тебе зла, понимаешь? — дядя Миша наконец разорвал это молчание. — Давай-ка мы сходим с тобой туда, и ты покажешь мне этот лагерь?

Все замерли, будто выжидали именно от Михаила разрешение на какие-либо действия. И, когда он кивнул им, закопошились, начав собирать вещи.

У всех были смешанные эмоции. Взрослые точно не хотели лишних переживаний от детей, да только переживал один лишь Алек. Егор и Беляк, не проронившие ни слова за весь разговор за столом, были попросту недовольны слишком быстрым отъездом. Им хотелось побыть на природе ещё немного, а их «сезонный друг» был для них давным-давно поехавшим на голову. Но спорить желания не было, и они поднялись со своих стульев, плетясь вслед за Ярославом и Алексеем.